Иэн Бэнкс - Канал грез

Щурясь в попытке рассмотреть происходящее сквозь завесу дождя, она еще какое-то время понаблюдала за боевиком, освещенным узкой полоской красного света. Ничего; nada. He заметил даже, как эта чертова жидкость хлещет из борта. Не заметил даже, как на грузовом пульте на мостике зажглись лампочки. Она взглянула на зажигалку, которую все еще держала в руке; подумала, не поджечь ли поток нефти, льющийся в озеро; затем с открытым ртом посмотрела наверх, в ночь и, кинув быстрый взгляд на зажигалку, убрала ее, присела на корточки и стала думать. Подумав, кивнула, потом долго всматривалась сквозь дождь в маленький промежуток между трубами, которые, как она надеялась, должны были спрятать ее от прибора ночного видения и от молнии. Молнии начинали ее беспокоить.

Через некоторое время у нее от усталости закружилась голова. Гроза удалялась, дождь стал более ровным; молнии сверкали не так отчаянно и часто, а гром следовал за ними с ощутимым опозданием и был не таким трескучим.

Он чувствовала, как под ее ногами гудит палуба, и легла под дождем, наполовину укрытая толстой трубой.

Она свернулась в клубочек и уснула.

Хисако Оноде снилось кровавое озеро, огненное небо. Она наблюдала из глубин космического пространства и видела, как огромный стержень ударил в земной шар — тот фальшиво задребезжал, содрогнулся и разлетелся на части, разделившись по странам и верованиям, надеждам и предрассудкам, которые так раздирали его все эти годы, а сейчас рассеялись на все стороны, как созревшие семена.

Она то и дело просыпалась; ей постоянно мерещились шаги или голоса. Но, как она подумала позже, может быть, ей только казалось, что она просыпается.

Кровь и огонь. Эти сны всегда поджидали ее и возвращались, едва ей стоило задремать.

Когда она действительно проснулась, дождь уже перестал, первые лучи рассвета пытались пробиться под темную крышу неба, палуба продолжала дрожать, воздух был густым, а озеро — полно крови.

Отец умер за три месяца до ее рождения; он ни разу не держал ее на руках. Но говорили, что ей повезло, потому что она могла бы родиться и уродом. Это было через много лет после Пикадона, и, может быть, он и без того умер бы от рака. Так получалось по статистике. Все сводится к вероятности; клетчатая картина опасной неопределенности, которая лежит под физическим миром и является его абсолютным, хотя и абсолютно неопределенным, основанием. Так что, возможно, его убила бомба, а возможно, и нет.

Его разрезали, надеясь удалить опухоль из живота, но когда увидели, что там внутри, то не стали трогать и просто зашили. Он остался в больнице, вернулся оттуда ненадолго, чтобы побыть с беременной женой, но через несколько недель боль стала такой нестерпимой, что его снова госпитализировали.

Он был со своим подразделением в Каите — городке, расположенном в нескольких километрах от большого города, где произошел Пикадон. Из своей казармы они видели в небе одинокий бомбардировщик, малюсенький на фоне неба. Один из них уверял, что видел даже бомбу: как от самолета отделилась падающая точка. Они услышали, как в городе завыли сирены, и пошли чистить свои карабины.

Затем еще одно солнце осветило плац и казармы. Они почувствовали жар и, заслоняя глаза ладонью, безмолвно наблюдали, как сияние постепенно померкло, а в небо бесшумно поднялось огромное облако, напоминающее голенище гигантского сапога, который раздавил город. Звук пришел гораздо позже и напоминал тяжелый продолжительный гром.

Отправившись на помощь, они по дороге в город встречали обожженных людей, а один раз прошли мимо группы таких же молоденьких солдат, только эти все, как один, были черные и брели цепочкой по пыльной дороге, положив руку на плечо впереди идущего, следуя за вожаком. У солдата, возглавлявшего эту странную молчаливую колонну, остался цел один глаз, все остальные были слепыми. Это были не негры. Это были японцы. Они оказались ближе и все время следили за бомбой, пока та не взорвалась над самым городом, и это было последнее, что они увидели; сияние расплавило им глаза. На их угольно-черных щеках еще остались следы вытекшей из глазниц влаги.

Они шли, встречая по пути все более страшные разрушения и дымящиеся развалины, и наконец вышли к центру, где почти все здания были сметены, словно гигантской метлой.

На стенах он видел тени, бывшие когда-то людьми.

Его часть пробыла в Хиросиме несколько дней среди пыли и обломков. Они сделали что смогли. Через десять лет четверти его армейских сослуживцев уже не было в живых. А через одиннадцать лет умер и он.