Жан-Кристоф Гранже - Полет аистов

Пора было регистрировать багаж. Я аккуратно разобрал «Глок» и спрятал его металлические части – затвор и ствол – в маленькую промасленную коробочку для инструментов, которую дал мне Кристиан. Правда, пришлось выбросить все оставшиеся обоймы. У стойки регистрации меня ждал представитель израильской службы туризма. Он задушевным голосом сообщил, что следил за мной с самого выезда из Балатакампа. Он попросил меня пройти с ним, и я был приятно удивлен, когда он провел меня с сумкой в руке через зону таможенного и паспортного контроля без какого-либо обыска и допроса. «Мы хотим избавить вас от обычных процедур, принятых в Израиле», – объяснил мой провожатый. Он еще раз выразил сожаление по поводу «неприятного происшествия» в Балатакампе и пожелал мне счастливого пути. Очутившись в зале посадки, я стал ругать себя последними словами за то, что выбросил обоймы от своего «Глока».

Взлетели мы в половине восьмого. В самолете я открыл книжку, которую дал мне Кристиан, – «Дорогами надежды», где Пьер Дуано рассказывает историю своей жизни. Я пролистал по диагонали этот кирпич в шестьсот страниц. Произведение было проникнуто возвышенными чувствами и написано довольно мастерски. Я нашел в нем, например, такие строки: «...У больных были бледные лица. Их окружало нежное и печальное сияние, тускло-желтое, как страдание и тоска. Тем утром я понял, что эти дети подобны цветам, больным цветам, что я должен их выходить и вернуть им здоровье».

Или вот еще: «Надвигался муссон. А с ним – неумолимые полчища миазмов и болезней. Скоро город покроет красная пелена и улицы будут призывать смерть. Не важно, в каком квартале и как ты живешь. Размытые тротуары станут сценой, где разыграется долгая трагедия человеческих страданий. Пока горящее в лихорадке человечество не подойдет к своему пределу, за которым темная плоть становится добычей слепой ночи...»

И дальше: "Лицо Халиля пылало. Он кусал одеяло и старался сдержать слезы. Он не хотел, чтобы я видел, как он плачет. Мальчик был очень гордым, он даже попытался мне улыбнуться. Вдруг он закашлялся, и на губах его показалась кровь.

Я понял, что эта алая роса была предвестницей бездонной тьмы, она встречала ребенка у входа в мир иной..."

Стиль автора воспринимался неоднозначно. Он был порождением этих образов, этой странной, завораживающей манеры письма. Неведомо как Дуано удалось преобразить страдания Калькутты и придать им безумную красоту. И все же я полагал, что своим успехом книга была обязана прежде всего самой личности французского врача, вступившего в единоборство с жесточайшим бедствием индийского народа. Дуано рассказывал обо всем: об ужасных трущобах, где миллионы человеческих существ живут, подобно крысам, в грязи и болезнях, об опустившихся на самое дно людях, продающих свою кровь, свои глаза, о рикшах, тянущих из последних сил свои повозки.

Книга «Дорогами надежды» явно отдавала манихейством. С одной стороны – невыносимые каждодневные страдания миллионов людей. С другой – одиночка, решительно сказавший «нет» и избавивший народ от мучений. Дуано считал, что бенгальцы умеют сохранить чувство собственного достоинства перед лицом самых страшных бедствий. Публика любит истории о том, как кто-то «переносит несчастья с гордо поднятой головой». Я закрыл книгу, не вынеся из нее ничего нового, кроме уверенности в том, что ни «Единый мир», ни его основателя совершенно не в чем упрекнуть.

Самолет приземлился около полуночи. Я прошел таможню в Руасси-Шарль-де-Голль и в свете фонарей поймал такси. Я вернулся в свою страну.

В час ночи я вошел к себе в квартиру. Споткнулся о кучу корреспонденции, скопившейся под дверью, подобрал ее, потом прошелся по всем комнатам, желая убедиться, что во время моего отсутствия сюда не заходили непрошеные гости. Затем отправился в кабинет и позвонил Дюма. Инспектор тут же отправил мне факс на пяти с лишним страницах.

Я залпом прочел документ, даже не удосужившись сесть. Прежде всего, Дюма напал на след Макса в Антверпене. Он показал портрет орнитолога на алмазной бирже. Несколько человек узнали старину Макса, они прекрасно помнили, что он регулярно там появлялся. Начиная с 1979 года швейцарец регулярно приезжал продавать алмазы в одно и то же время: в конце марта – начале апреля. Некоторые торговцы даже шутили над ним по этому поводу и спрашивали, не растет ли у него где-нибудь «алмазное дерево», распускающееся каждую весну.