Анатолий Королев - Инстинкт № пять

«Но как отвести приговор провидения?» — подумал я не без растерянности.

— Выход есть! — воскликнул маэстро. — Ты рано меня хоронишь, Герман. Он же здесь, в книге! Змея прячется в зеркале на дне плетеной корзинки, которую несет Красная Шапочка, идущая через лес по волчьей тропе в дом к больной бабушке. У нас одна цель, Герман. Потому что одно место смерти. Это домик на краю леса, где стоит большая кровать. Там вместо бабушки лежит серый волк. А вот и он!

Тут Эхо простер руку вперед.

Я оглянулся — в открытую дверь из зимнего сада входил черный, как смоль, огромный неоседланный конь с кровавыми глазами. Я похолодел. Каждый шаг животного казался абсолютно разумным, чувствовалось, что он понимал всякое произнесенное слово и все, что сейчас происходит с учителем и со мной.

Шумно всхрапывая, он проклацал копытами по мраморному полу, к широким ступеням, ведущим в воду, и совершенно осмысленно вошел в глубину синевы по самую грудь и направился по дну бассейна прямиком к нам, пожирая издали Эхо взглядом огненно-красных глаз. Так мог смотреть не зверь, а человек, одержимый дьяволом.

Я оцепенел от ужаса: я и не заметил, когда началась атака мага и как я впал в трансперсональное состояние направленной медитации великого медиума.

Раздвигая воду широченной грудью, конь подошел вплотную угольным торсом к кафельной стенке и, заржав, положил огромную голову на мраморный край водоема. Так собака кладет свою морду у ног хозяина.

— Не бойся его, Герман.

Эхо властно взял мою руку и, поборов жалкое сопротивление, опустил ладонь на просторный конский лоб… и я… я почувствовал не теплую конскую шерсть. Волосы зашевелились на моей голове от священного ужаса. Я отдернул руку, словно обжегся о чан с раскаленным оливковым маслом.

Эхо впервые рассмеялся.

— Это волк, Герман, волк… Он съест Красную Шапочку.

Учитель снова достал портсигар с позолоченной крышкой, сигарету, зажигалку и закурил. В мертвой тишине зимнего сада, с черной головой черта на белоснежном мраморе между нами, эти банальные жесты: открывание крышки портсигара, вытаскивание сигареты «Мальборо» из-под тугой узкой резинки, легкое разминание табака нажимом двух пальцев, металлический щелк «Ронсона», лезвие пламени… — все показалось мне музыкой человеческой жизни. Я упивался ею. И не хотел служить на посылках у дьявола!

— Итак, внимание…

Чудовище повело конскими ушами.

— Приготовься к атаке, Герман. Хейро был трижды прав — их можно уничтожить только вдвоем — змею и зеркало, книгу и девушку, розмарин и Красную Шапочку… Войди в книгу, мой телохранитель и оруженосец Герман, и прикончи врага!

— Но как я это сделаю?

Конь насмешливо посмотрел на мой испуг.

Я облизнул сухие губы — трусил, что зверь заговорит со мной издевательским голосом сатаны.

— Ты въедешь в текст на этом коне. С мечом на поясе и копьем в правой руке. В рыцарских латах. С закрытым забралом. Как и положено по правилам средневековой матрицы поединка.

Я никогда в жизни не ездил верхом и, кроме того, как огня боялся чернокожей бестии.

— По той же тропке? — цеплялся я за вопросы, стараясь оттянуть прыжок в неизвестность.

— Нет, — повысил тон генерал, — она сплошь заросла терновником и засыпана буреломом. Предмет силы обороняется. Точка вчерашнего входа надежно закрыта. Провидение не собирается уступать мне мою же судьбу. Соберись с духом, Герман! Нас опять будет двое, как вчера!

— Но ведь это другая книга, вовсе не та, что спрятана в сумочке Розмарин…

Я продолжал цепляться за время.

— Герман, — генерал терял остатки терпения, — разумеется, это другая книга! Ну и что? У сущности не бывает сущностных повторов! Сущность в открытости бытия всегда одна и только одна. Все творится всегда в одном экземпляре истины. Второй той же самой истины на небе нет, ибо это абсурд и нелепость. Поэтому все мириады экземпляров изданий — это всего лишь отражения той изначальной идеальной первокниги. Все они — только лишь отражение того единственного текста, написанного однажды Шарлем Перро. Вот наша цель, Герман! Мы атакуем первопричину всех зеркальных подобий, ось зеркальной симметрии, атакуем точку истока Нила в пустыне возможного, змеиное яйцо рождения, монаду первотолчка, корень комбинаторного дерева…

— Я не понимаю вас, учитель! — воскликнул я, бессильный справиться с потоком загадочных откровений медиума.

— Глупец! — вспыхнул тот, — в открытости всего сущего все получает право быть. Все! И сказанное, и написанное, и выдуманное, и помысленное. Каждое в каждом. Чаша мага с бездонным дном — это вид на истину существования монады. Книга — род все той же монады приступа и падения от глаз. Это мир. Есть монада «Божественной комедии» Данте. Я бывал там не раз. Это комическая воронка, полная тысяч теней. Она мертва, но она существует. И есть монада Шарля Перро — «Сказки матушки Гусыни», будь они прокляты, я вижу его — гадкий детский волчок, склоны которого поросли ночным лунным лесом с голодными волками на тропках и плачущими от страха детьми. Волчок, который вращается вокруг своей оси, как вращается веретено в руках парки. Волчий волчок монады. Он наматывает нить моей судьбы! Он всего один! Других нет! Ты не промахнешься, Герман!.. И ты его уничтожишь.