Лев Пучков - Дикая степь

В сарае действительно было мило: самодельная груша в чехле из хорошей кожи, прошитом отличной кожаной бечевой, вкопанные в землю машки, обтянутые все той же кожей, сделанная на заказ штанга, гантели с разновесом и…

— Оп-па! — Вот тут я вспотел гораздо серьезнее — и даже тренироваться не пришлось. Вспотел я, дорогие мои, от внезапно пронзившей меня мысли.

Дело в том, что спортсменистый Санал трудится на республиканском предприятии “Арсчи”. Предприятие специализируется на производстве разнообразных изделий из кожи: национальная одежда, дубленки, всякие там чуни и чувяки (или как там они еще называются на местном диалекте) и так далее. Платить деньги на этом “Арсчи” считается признаком дурного тона, зарплату выдают исключительно продукцией производства — только не готовой, а первичной.

В общем, не буду растягивать прелюдию к осенению или, если хотите, к озарению: в углу сарая громоздилась куча этой самой продукции. Разнообразные лоскуты кожи, куски выделанной овчины и… мотки кожаной бечевы, которой, судя по всему, прошивались эти самые изделия.

В общей сложности, по моим скоротечным подсчетам, этой бечевы было километра три, не меньше. И представьте себе, показалось мне, что похожа сия бечева как две капли воды на ту, что послужила в свое время ханскому шаману для вязания узелкового духовного завещания…

— Вот так, значит… — тихо сказал я, опускаясь на кучу кожаных ингредиентов и пытаясь представить себе, насколько этична будет пакость, которую я собирался сей момент соорудить. — Значит, так…

Впав в раздумье, я прогулялся в дом, вытащил из вещей Бо кисет с “завещанием” и вновь вернулся к сараю.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что бечева там и там имеет ряд существенных различий. Та, что в кисете, была несколько толще, гораздо темнее и значительно мягче современного материала, полученного Саналом в “Арсчи”.

Не будучи специалистом в данном вопросе, я сделал вывод, основываясь на имеющемся наборе исходных данных: материал-то один! И там и там — кожа. То, что в ней за три столетия появились лишние радионуклиды, канцерогены и прочая дрянь, особой роли не играет. Просто та бечева, что в сарае, высохла и скукожилась. А наглухо завязанный кисет сыграл роль своеобразного термостата. Отсюда и мягкость.

Выбрав в куче моток посимпатичнее, я бросил его отмокать в бочку с водой, а сам сел у сарая, размотал ханское наследие по всей длине и принялся его изучать. Тут выяснилась одна деталь, на которую я при первом поверхностном осмотре внимания не обратил. Завещание было разделено на два фрагмента. Основной составлял что-то около трех с половиной метров в длину, а второй был вообще несерьезным: сантиметров шестьдесят, не более.

— Ну и к какому концу его приставлять? — пробурчал я, полагая, что вследствие ветхости бечевы произошел отрыв какой-то части послания.

При более подробном рассмотрении оказалось, что бечева, несмотря на древность, по-прежнему сохраняет первозданную прочность и об отрыве здесь не может быть и речи. Оба фрагмента завещания с двух сторон были отрезаны острым ножом: срезы очень ровные, сделаны под одинаковым небольшим углом и слегка скруглены под воздействием времени. Кроме того, если узлы основного фрагмента располагались на достаточно большом удалении друг от друга, то на коротком отрезке они буквально “сидели” один на другом, а в двух местах даже образовали некое подобие гроздей.

— Шамана бы сюда, — мечтательно сказал я. — Хоть пару намеков — чего там такое…

Увы, данное пожелание было не намного реальнее, чем существование в природе обожаемого дамами сказочного героя — Многочлена (в народных кругах он имеет более, конкретное имя: Шестиглавый Семифуй). Бо сказал, что настоящие шаманы избегают людского общества и найти их чрезвычайно трудно. Поэтому мне оставалось ограничиться созерцанием.

Всматриваясь в лежавшие передо мной фрагменты бечевы, я пытался представить себе, как человек из легенды составлял ханское завещание. Мне очень хотелось уяснить для себя, какие движения делали его пальцы, ловко вязавшие узлы, каков в целом общий стиль такой вот вязки. Эти умозрительные упражнения были вовсе не лишними в свете того, чем я собирался заняться спустя полчаса.

В конечном итоге мое балованное воображение, вволю поплясав на потемневших от времени бечевках, выдало вполне целостный образ вязальщика завещания. Этакий мрачноватый мудрый старичок, сидящий в сгорбленной позе на какой-нибудь кошме, почтительно слушающий хана и неторопливо, машинально нанизывающий узлы. При этом, возможно, он даже не смотрел на свою работу, а. скорее всего прикрывал глаза и шевелил губами, проговаривая про себя важные и значительные слова ханского послания потомкам.