Эва Хансен - Цвет боли - бархат

— Мне кажется, там никого нет…

— Боюсь, что так, — усмехнулся Ларс.

Женщина добавила:

— Уже несколько дней нет…

— Вы думаете?

— Я знаю!

Ларс набрал номер Линн. Она сбросила вызов. Набрал еще раз.

— Ларс, я за рулем.

И снова отбой.

Она позвонила сама:

— Ларс, я думаю, нам действительно стоит встретиться и поговорить, но только завтра. На сегодня с меня достаточно.

— В полиции все знают, Линн. Мне нечего больше сообщать Вангеру.

— Я слышала, что ты прокричал вслед. До завтра.

На следующий день они встретились в «Хермансе» на Седре. Ларс не надеялся, что вид покачивающихся гамаков или корабликов на водной глади поможет Линн расслабиться, просто терраса ресторана действительно расположена исключительно удачно — настолько высоко над набережной, что самой набережной не замечаешь, если не подходить к краю, то видны лишь Шеппсхольмен и Гамла-Стан.

Для Линн это особенное место, совсем рядом обожаемая Лестница последнего гроша, по которой она столько раз сбегала и поднималась во время утренней пробежки, когда жила в СоФо вместе с Бритт. Это было еще до встречи с Ларсом, сейчас казалось, что безумно давно…

Ларс ждал жену, напряженно вглядываясь в каждого выходившего на террасу. Линн не опоздала, но он все равно нервничал. Что будет говорить, не знал, просто хотелось посмотреть в глаза, коснуться рукой. Они давно не были вместе, давно не разговаривали наедине: как только начались неприятности из-за Карин, Линн словно отгородилась от мужа прозрачной стеной — рядом и где-то далеко, и Ларс не знал, как пробить эту стену. Он понимал, что Линн просто защищается, что устала от неприятностей, от обид и проблем, связанных с ним, и не знал, как убедить, что это не по его вине. Теперь вот болезнь Жаклин… Хотя с нее все и началось.

Когда Линн показалась в двери, ведущей на террасу, у Ларса сжалось сердце — она хорошела с каждым днем. Фигурка Линн восстановилась после родов и даже улучшилась. Волосы отросли и снова заплетены в так любимую Ларсом косу.

— Здравствуй, прекрасно выглядишь.

— Спасибо, Ларс.

Они сидели, глядя на корабли и катера, и не знали, как начать разговор.

— Линн, я не знаю, что объяснять. Если есть вопросы, спрашивай.

— О чем? О Жаклин я уже знаю, Фрида заставила Вангера все рассказать, хотя я должна бы знать от тебя и давно. Знаешь, вот это было самым страшным — понять, что ты мне ни на миг не доверял, все время скрывал. Это значит, что я для тебя так и осталась игрушкой.

— Ты не права!

— Почему же? Помнишь, ты учил меня раскрепоститься, слушать свое тело, потакать своим желаниям… Тело, Ларс, всегда только тело, но мы никогда не говорили о душе, о том, что на сердце и в голове. Ты никогда не считал меня равной, я сама себя такой не считала. Но только до тех пор, пока мне не пришлось защищаться по-настоящему.

— Что бы ты сейчас ни сказала, все будет справедливо, но я молчал не из-за недоверия, попробуй это понять. Я не хотел впутывать тебя, не хотел осложнять тебе жизнь.

— Это и есть недоверие, Ларс. Ты не хотел делить со мной свою жизнь, свои проблемы. А я не нарядная кукла, чтобы обо мне вспоминать по праздникам и держать на полке, когда у тебя дела. Либо я тебе равна, либо нам не по пути.

— Я не смогу без вас с Мари. Просто не смогу. Я выполню любые твои условия, только дай мне шанс все исправить.

— Никаких условий. Мы просто будем жить каждый своей жизнью. Хотя единственное условие я все же поставлю.

— Согласен на любое.

— Ты подпишешь согласие на любые передвижения Мари со мной и общаться с ней будешь только в моем присутствии и на моей территории.

— Ты хочешь увезти Мари?

— Если мне придется это сделать, я сделаю. Ты просто не оставляешь выбора.

Он долго смотрел вдаль, потом вздохнул:

— Я надеялся, что вы ко мне вернетесь…

— Куда, в замок? Или на Эстермальмсгатан?

— Линн, я подожду, только не рви все совсем, прошу тебя. Со дня первой встречи с тобой у меня никого, кроме тебя, не было. Никакие Карин или Жаклин мне не нужны. В этой нелепой цепи случайностей с Карин моя вина, но Жаклин я не мог бросить. У нее только мы со Свеном, и она действительно тяжело больна. Жаклин не могла никем руководить и ничего возглавлять, ее жизнь настоящий кошмар — днем сидеть с зашторенными окнами, столько лет не видеть солнца… Она не могла и шагу ступить без поддержки. Аника делала ей операции не ради изменения черт лица, а просто удаляя следы страшных ожогов из-за появления на солнце.