Оке Эдвардсон - Танец ангела

Раковина была полна посуды с остатками жидкого теста. Кончик носа Марии был обсыпан мукой, и Ханне опять подумала: до чего же девочка напоминает своего отца; хоть бы она была похожа на него только внешне, хоть бы соблазны ограничивались ежедневным кексом или ежечасным, если уж так надо.

Ханне Эстергорд родила в двадцать один год, они съехались с отцом ребенка, но выдержали всего полгода. Быстро выяснилось, что они друг друга плохо знают и узнавать не хотят. Он уехал в другой город. Десять лет от него ничего не было слышно. Может, он умер. Ханне видела, что эта мысль приходила и дочери. Им обеим было не по себе. Ханне пыталась говорить с дочерью об этом, Мария слушала, но вскоре те же вопросы вставали опять. Кексы готовили почву.

Опять завыла сирена и не замолкала; похоже, машина ехала с площади Санкт-Зигфрид. Многое происходило в Гетеборге этим воскресеньем.

— Ты, может, станешь пекарем, — сказала Ханне и отрезала еще кусок.

— Я, собственно, думаю, что я уже пекарь, — ответила Мария с оскорбленным видом.

— Несомненно!

— Сделать еще один? — спросила Мария, но на этот раз это была уже шутка.

Ангела пришла «помочь уложить вещи», хотя Винтер летел налегке, он собирался купить кое-что в Лондоне и потому не хотел забивать сумку.

— Если ты вообще улетишь, — сказала Ангела.

— Небо проясняется.

— Позвони с утра в аэропорт.

— Дельная мысль.

— А зачем ты едешь? Ты надеешься поймать там серийного убийцу? — спросила она и разгладила воротник рубашки, лежавшей в стопке сверху.

— Он не серийный убийца.

— Что?

— Не серийный убийца и не маньяк, — повторил он и кинул в сумку две пары носков. «Надо оставить место для книг из Лондона», — вспомнил он.

— Ах вот как, — сказала она.

— По крайней мере не в том смысле.

— Надо же.

— На самом деле все еще хуже, — сказал он и повернулся к ней. — Подай мне эти брюки.

— Подойди и возьми сам.

— Ты склоняешь меня к глупостям.

— Подойди и… возьми… — сказала она, смотря на него широко раскрытыми затуманенными глазами.

Он перегнулся через кровать, отнял у нее брюки, расправил их и положил на стул. Подошел, взял ее руки, завел их за спину и наклонил ее вперед, к кровати.

— Я… попалась… — проговорила она.

Он поднял подол ее длинной юбки, накинул ей на спину, провел рукой по правому бедру, просунул пальцы под трусы и почувствовал, какая она мокрая, готовая. У него застучало в висках, он издал нечленораздельный звук и подался вперед. Осторожно ввел два пальца поглубже, а левой рукой в это время расстегивал ремень, ширинку — казалось, вся кровь, что есть, хлынула сейчас туда. Он достал его, мгновение подержал у ее ягодиц, с неопределенным звуком, уже погромче, медленно вошел в нее, остановился, только когда уже совсем некуда было продвигаться дальше, и начал длинные долгие движения туда и обратно.

Она охотно двигалась навстречу, и они сразу попали в такт. Он держал ее за талию, и казалось, что она парит под ним в десяти сантиметрах над кроватью.

Он наклонился, протянул руку под ее маленький жесткий свитерок, накрыл грудь — и вот она полностью его, — взял за сосок, опять накрыл грудь рукой. Она повернула к нему голову, и он погладил ее левой рукой по щеке, по губам, она взяла в рот его палец, тогда он сложил пальцы, и ей пришлось раскрывать рот все больше и больше, чтобы как следует сосать их, и язык был почти таким же шершавым, как ее свитер.

Их темп ускорялся, и ему пришлось опереться левым коленом на кровать и держать ее двумя руками за бедра, удерживая всей силой, когда она задрожала, закричала и замотала головой; и он двигался быстрее, быстрее и быстрее, и у него потемнело в глазах, как будто вся его кровь устремилась в нее, он почти потерял сознание. Они прижались друг к другу в последнем порывистом движении, и он не сразу ее отпустил.

После того как основательно нападал снег, пришел холод. За ночь все застыло и замерзло. Свет понедельничного утра преломлялся на морозе красиво, загадочно и немного страшно.

Ларс Бергенхем протрусил на кухню, сварил кофе, поднял жалюзи и выглянул в окно. Деревья оказались завернуты в несколько слоев изморози. Пока он стоял у окна, туманная дымка рассеивалась и цвета обретали обычную силу. Ему пришло в голову, что цвета уходили переночевать, а теперь возвращаются и один за другим проскальзывают на свои привычные места. Куст, бесцветный до прозрачности, потемнел сразу, как часы показали восемь, позади из снега вырос едва видный ранее деревянный забор, а его машина обрела очертания и блеснула под брызгами солнца из-под снежного капюшона.