Артур Хейли - В высших сферах

— Ну, словом, ведь через пару деньков Рождество и мы будем в этом порту, и вот некоторые из нас подумали, что, может, мы могли бы взять с собой Анри на берег — на один только вечер.

Чиновник резко произнес:

— Я только что сказал, что он не должен покидать судно.

Голос Стабби Гейца загремел:

— Да знаю я это, но хоть на пять чертовых минут неужели вы не можете забыть вашу чертову бюрократию? — Он не намеревался давать волю гневу, но презирал, как все моряки, чиновников, служащих на берегу.

— Хватит! — резко произнес чиновник, сверкая глазами.

Тут вышел вперед капитан Яаабек. Находившиеся в комнате моряки замерли.

— Вам, может, и хватит, упрямый вы осел! — произнес Стаб-би Гейтс. — Но когда малый почти два года не сходил на берег, а на пороге Рождество…

— Гейтс, — спокойно произнес капитан. — Закончим на этом.

Воцарилась тишина. Чиновник Иммиграционной службы покраснел, потом успокоился. Теперь уже он засомневался и посмотрел на Стабби Гейтса.

— Вы что, утверждаете, — сказал он, — что этот человек по имени Дюваль два года не был на берегу?

— Ну не совсем два года, — спокойно вмешался капитан Яаабек. Он хорошо говорил по-английски, лишь с легким налетом своего родного норвежского. — С тех пор как этот молодой человек сел безбилетником на мое судно двадцать месяцев назад, ни одна страна не разрешила ему сойти на берег. В каждом порту мне говорили одно и то же: «У него нет паспорта, нет никаких документов. Значит, он не может покинуть вас. Он — ваш». — Капитан поднял свои крупные руки моряка и в вопросительном жесте расставил пальцы. — Так что же мне с ним делать — отдать его рыбам на съедение, потому что ни одна страна не впускает его?

Напряжение рассосалось. Стабби Гейтс молча отошел в знак уважения к капитану.

Чиновник Иммиграционной службы — уже совсем не резко — с сомнением произнес:

— Он утверждает, что он француз, так как родился во Французском Сомали.

— Это правда, — сказал капитан. — К сожалению, французы тоже требуют документы, а у этого человека их нет. Он клянется мне, что у него никогда не было бумаг, и я ему верю. Он честный и хороший работник. Это можно понять за двадцать-то месяцев.

Анри Дюваль следил за обменом репликами, переводя с надеждой взгляд с одного лица на другое. Теперь он посмотрел на чиновника.

— Мне очень жаль. В Канаде он не может сойти на берег. — Чиновник был явно смущен. Несмотря на внешнюю суровость, он не был жестоким человеком и порой хотел, чтобы правила на его работе были более гибкими. И чуть ли не извиняющимся тоном он добавил: — Боюсь, я ничего не могу тут сделать, капитан.

— Даже ни одной ночи на берегу? — не отступался Стабби Гейтс со свойственным кокни упорством.

— Даже ни одной ночи. — Ответ прозвучал непреклонно. — Я сейчас составлю соответствующий приказ.

С тех пор как судно стало у причала, прошел час, и начали спускаться сумерки.

В две-три минуты двенадцатого по времени Ванкувера, приблизительно через два часа после того, как премьер-министр в Оттаве лег в постель, у темного пустынного входа на пирс Ла-Пуэнт остановилось под проливным дождем такси.

Из него вышли двое мужчин. Один был репортер, другой — фотограф из ванкуверской газеты «Пост».

Репортер Дэн Орлифф, крупный мужчина около сорока лет, со своим красным широким лицом и раскованными манерами больше походил на добродушного фермера, чем на преуспевающего и порой беспощадного газетчика. В противоположность ему фотограф Уолли де Вере был высокий, худощавый, со стремительными движениями и налетом вечного пессимизма.

Такси отъехало, а Дэн Орлифф, зажав рукой воротник пальто, чтобы защититься от дождя и ветра, стал осматриваться. Сначала, когда вдруг исчезли фары такси, трудно было что-либо увидеть. Вокруг них были какие-то неясные призрачные формы и пятна черноты, а впереди — плеск воды. Тихие опустевшие здания смутно вырисовывались — их очертания расплывались во мраке. Затем постепенно, по мере того как глаза привыкали к темноте, ближайшие тени обрели форму, и Дэн Орлифф увидел, что они стоят на широком цементном причале параллельно берегу.

Позади них, на дороге, по которой их привезло такси, возвышались цилиндры элеватора и темные сараи доков. Неподалеку на причале высились горы судовых грузов, накрытые брезентом, и от причала уходили вдаль два дока, словно руки на воде. У каждого дока с обеих сторон стояли пришвартованные суда, и несколько огней, горевших в тумане, указывали на то, что судов всего пять. Но нигде не было ни людей, ни какого-либо движения.