Юлиан Семенов - Противостояние

Костенко достал очки – сначала, когда была плюс единичка, ему доставляло известное удовольствие надевать очки, сейчас, однако, когда дальнозоркость перевалила за два с половиной, эта постоянная потребность шарить по карманам, бояться, что забыл футляр, стала раздражать.

Почерк у радиста был отменный, похожий на почерк Максима Горького – буковка от буковки, абсолютная ясность характера: «Костенко по месту нахождения, срочно: в районе озера Рица за сгоревшей зеленой дачей, возле рощи грецких орехов обнаружен расчлененный труп женщины без головы. Вылетать мне или вы лично осмотрите место происшествия? Тадава».

Костенко достал из кармана пачку с аскорбиновкой, высыпал на ладонь шесть таблеток, поднялся:

– Водички ваша красотка даст?

Радист ответил с готовностью:

– Есть «Боржомчик».

– Ну раз «Боржомчик», тогда отстучите телеграмму: «Тадаве. УГРО МВД СССР. Из Иркутска первым рейсом вылетаю Адлер. Костенко».

...Однако ближайший рейс был на Сухуми. Костенко рассчитал, что до Рицы оттуда не многим дальше, чем от Адлера, позвонил из депутатского зала в Тбилиси начальнику угрозыска Серго Сухишвили, тот начал было излагать обстоятельства дела, потом прокричал, что он старый дурак и что лучше Славику лететь в Тбилисо, но потом снова обругал себя, дело страшное, кошмарное дело, вся республика взбудоражена, нет, конечно, Слава прав, не вся республика, но угрозыск – да, а если угрозыск, то это уже полреспублики, ну, ладно, четверть; хорошо, тысячная часть, все равно людей хлебом не корми, дай только информацию о преступлении; хлеба и зрелищ, правы древние.

...В Сухуми было жарко, Костенко снял пиджак, подумав, что от такой резкой перемены температуры наверняка станет болеть в затылке; надо было б в Магаране купить про запас горчичников и папаверина, горчичники на икры и затылок – прекрасное средство, да здравствует старая, добрая медицина, горчица, мед, полоскание реванолем и как венец всего русская баня – или здоров, или на погост.

...Серго остался верен себе: к трапу, в отличие от скромного Жукова, он пригнал четыре черные «Волги», новенький УАЗ и два «жигуленка» с «мигалками» на крыше и синими полосками ГАИ на дверцах.

– Серго, Серго, – сказал Костенко, обнимая друга, – ну какого же черта ты устраиваешь весь этот цирк на конной тяге?!

– Для экспертов, Славик, для экспертов! – рассмеялся тот. – Не надо замахиваться на обычаи – это некультурно! И потом, не хочу стареть! Когда мужчина кончает в ы с т у п а т ь – перед женщиной ли, перед другом, наконец, перед самим собой, – считай, что он кончен. А мы не кончены, черт возьми, не кончены! Зная тебя, я стол заказал не здесь, а в горах, сядем после осмотра, ты б иначе ведь не понял меня, а?

– Я тебя всегда понимаю, Серго...

Костенко снова поймал себя на том, что он думает сейчас о Садчикове и видит перед собою его лицо – в добрых морщинках, седой бобрик, вечно сдвинутый галстук, обязательно однотонный, синий или зеленый, другие цвета «дед» не признавал; перхоть на стареньком сером пиджаке – как он голову ни мыл разными шампунями, все равно с ы п а л о, началось с ленинградской блокады, после голода: солдатскую пайку делил пополам – их батарея подкармливала детей в том доме на окраине, где они стояли. Одних потом скрутила язва, другие мучились сердечными недугами, а Садчиков сделался пегим, и мучила его перхоть, чего он стыдился до того, что краснел, как девушка, особенно если ходил с женой в театр и по такому случаю надевал черный костюм.

...«Волгу» Серго вел сам; шоферскую ставку принципиально сократил, хотя по штатному расписанию ему полагался «двусменный» – не мог лишить себя радости держать в руках руль. Машину он вел мастерски, шины скрипели на поворотах, но Костенко видел, что Серго не лихачит, лишь чуть играет – и с собою, пятидесятилетним полковником, и с ним, своим московским шефом, и с прохожими курортницами, и с небом, и с солнцем, – ну, и слава богу, значит, хороший человек, тихони всегда носят камень за пазухой.

– На тебя «телег» не было, что часто резину меняешь? – поинтересовался Костенко.

– Дважды разбирали, – ответил Сухишвили. – Я молчал, пока мог. Я молчал более двадцати минут, пока ягуаны высказывались, а потом я положил им на стол счета. «Езжу на своей резине, счета оплачены лично», – и вышел. О, какая там воцарилась тишина, Славик! Я был самым счастливым человеком в тот вечер, клянусь жизнью!