Саймон Тойн - Ключ

Осмотревшись, Ульви заметил впереди фигуру полицейского: тот отпустил дверь, за которую держался, и вышел в наполнившийся пылью коридор. Он присматривался к неяркому свету ламп в дальнем конце коридора, откуда доносилось больше всего шума. В главном корпусе, несомненно, работала автономная система электроснабжения, но в коридоре по-прежнему было темно.

— Думаете, нам нужно заняться освещением? — спросил у него Ульви, двинувшись по коридору к свету. — Должен же кто-нибудь включить свет и здесь.

— Не нужно. — Полицейский преградил ему путь. — Оставайтесь в отделении, зайдите в палаты. Проверьте, не пострадал ли кто.

Ульви замер на месте, устремив взгляд на полицейского, который бодро зашагал вперед и вскоре исчез за углом. Священник улыбнулся. Он ни разу не видел, чтобы полицейский входил в палату монаха, и теперь, чтобы остаться здесь в одиночестве, сделал ставку на мелькнувшую у него догадку. Если уж полицейский не заходил в ту палату днем, то ни при каких обстоятельствах не станет делать этого в кромешной тьме. Ульви потому и предложил пойти посмотреть, что там с освещением, чтобы полицейский вызвался сделать это сам. Так оно и вышло, и в результате Ульви остался один. Монах достал из кармана ключи от палат и при свете мобильного телефона отыскал тот, на котором значился номер 410.

«Женщины — прежде всего», — подумал он и двинулся в темноте к дверям палаты Катрины Манн.

Габриель поднял голову и посмотрел на здание больницы. Оттуда доносились крики испуганных пациентов, вплетавшиеся в тысячи шумов потрясенного и растерянного города.

Главный корпус был освещен неярким оранжевым светом аварийных ламп, остальные корпуса тонули во тьме. Взгляд Габриеля задержался на черном квадрате, который, как он предположил, был окном палаты Катрины. Если бы мать подошла к окну, тогда бы он знал, что у нее все в порядке. Позади него на улицу свернул автомобиль с включенными на полную мощность фарами. Не сводя глаз с окна на четвертом этаже, Габриель отступил дальше в тень. Машина подъехала ближе и свернула на следующем углу, осветив на мгновение затемненное здание. В эту секунду Габриель успел заметить, что у окна на четвертом этаже кто-то стоит. В такой темноте много не увидишь, но Габриель разглядел белую полоску воротника сутаны, и этого было достаточно, чтобы почувствовать опасность. Конечно, священник мог пройти по палатам, чтобы успокоить больных. Даже неизвестно, кто именно лежит в этой палате. Но Габриель не хотел рисковать. Цитадель уже пыталась заткнуть ему рот, а на Лив сейчас идет охота, это он знал наверняка.

Он рванулся и побежал через заваленную каменными обломками улицу к подземному гаражу, не заботясь больше о своей безопасности: нужно было очень быстро попасть в палату матери.

Проскочив въезд, он стремглав понесся вниз по пандусу. Путь ему освещали лампочки сигнализации, горевшие на всех стоявших в гараже машинах. Габриель толчком распахнул дверь, выскочил на лестницу и помчался наверх, перепрыгивая сразу через три ступеньки. На поворотах он хватался за перила, пользуясь ими для того, чтобы не терять темпа. Ноги уже устали. Много сил забрал у него рывок к больнице, и теперь его подталкивали только ярость и страх. Мысленно Габриель представлял себе сцену, которая могла сейчас разыгрываться в палате Катрины: священник отворачивается от окна и движется к койке. В больнице — полная неразбериха. Расправиться с Катриной будет несложно, никто ничего не услышит. Если священнику захочется, он может и не торопиться — все зависит от того, что привело его в палату.

Габриель добрался до первого этажа и поднялся на площадку, цепляясь руками за перила. Мышцы ног горели, дыхание срывалось. Да первого этажа он домчался за десять секунд, но теперь дело пойдет медленнее. А впереди еще четыре этажа и бросок через переход, ведущий в старый корпус психиатрического отделения. От матери его отделяла по меньшей мере минута бега.

Еще целая минута, а может быть, даже больше.

Слишком много.

Из ненадежного убежища в своей постели Катрина Манн смотрела на священника так, будто к ней приближался медведь. Он что-то говорил, но слышала Катрина очень плохо, а от страха у нее звенело в ушах, поэтому разобрать его слов женщина не могла. На лице вошедшего застыло дружелюбное выражение, а вот глаза у него были совсем другими. Возможно, он пытается успокоить ее после землетрясения, хочет убедиться, что ей не стало плохо, — и все же Катрина была сильно напугана.