Александр Варго - Ожившие

Он вздрагивал от каждого звонка в дверь. Он замирал, увидев в метро или на улице знакомую курточку или прическу. У него начинало безумно колотиться сердце, когда ему на телефон приходило какое-либо сообщение. У него поседели виски и постоянно слезились глаза, а на лбу появились глубокие морщины, как у старика.

Но жизнь постепенно вносила свои коррективы, желаешь ты этого или нет, и поневоле приходилось подчиняться ее законам.

«Ты почувствуешь сердцем», — сказал тогда Айс.

Что значит «чувствовать»?

«Место аварии…»

Он примчался туда в первый же день, как только приехал. Простоял, как идиот, до самой ночи. Никого.

В клинике ему поставили глазной протез, хотя врачи говорили, что можно сделать операцию по пересадке настоящего, зрячего глаза. Впрочем, Валика это волновало в меньшей степени.

Однажды ночью он «почувствовал». Он проснулся мокрый от пота. Ему показалось, что кольцо Светы, лежавшее на самом видном месте, издавало легкое свечение. Он дотронулся до него. Оно было теплым, словно только что с пальца…

Он спешно оделся и выскочил наружу. С огромным трудом ему удалось поймать бомбилу и уговорить его довезти до того самого места.

Он простоял три часа, пока не начало светать. И в один момент он был готов поклясться, что прямо на проезжей части он видит силуэт любимой. Она стояла прямо на разделительной полосе, хрупкая, призрачная фигурка в развевающемся платье, в ее любимом сиреневом платье, но она исчезла в ту же секунду, как только Валик с нечеловеческим криком кинулся на проезжую часть. Ему даже почудилось, что пахнет гарью и сожженной резиной, а на асфальте свежая кровь и следы от протектора.

Но его встретила равнодушная пустота. Плача, он приплелся домой.

А следующей ночью все повторилось.

Водители, часто пользующиеся этой дорогой, в конце концов привыкли к странному парню с невидящим взглядом, который все дни напролет торчал у светофора. Родители напрасно пытались его вразумить. Он забросил учебу, перестал общаться со знакомыми, и весь смысл его жизни свелся к бесконечному ожиданию.

Хотя иногда, когда он стоял, промокший от дождя или изнывающий от летнего зноя, в его воспаленный мозг частенько прокрадывалась одна неприятная мыслишка: «А что вообще было-то, Валик? И было ли что-то?»

И все чаще он отвечал сам себе — наверное, ничего. Ничего не было. Как там говорил Айс? Это сон.

Все было сном.

Поздним вечером возле ветхой пятиэтажной хрущевки, которую уже давно городские власти определили под снос, остановился роскошный «БМВ». Недавно вылизанная до блеска в автомойке машина смотрелась в этом захолустье столь же неуместно, как смотрелся бы сапог могильщика на фортепиано ручной работы.

Из автомобиля вышел высокий мужчина в строгом костюме. В золотом зажиме для галстука мерцал крохотный бриллиантик. Мужчина пригладил совершенно седые волосы и неторопливо закурил. На переднем сиденье «БМВ» лежал роскошный букет темно-красных роз. Ровно восемьдесят одна штука.

Выпустив дым, он взглянул в знакомое окно. Стекла там были выбиты уже давно, а из квартиры вынесли все, что только можно вынести, даже никому не нужные, по его мнению, проржавевшие батареи и расколотый унитаз.

В подъезде раздались возбужденные голоса, и скоро наружу вышли двое подростков с девушкой. Они громко смеялись, а один юноша делал руками хватательные движения в воздухе, словно ловил невидимые снежинки. Девушка как бы ненароком выбросила в чудом сохранившуюся урну какой-то предмет, но острый глаз мужчины сразу определил, что это был шприц. Наркоманы хреновы.

Он посмотрел на «Ролекс» и чуть нахмурил седые брови. По его прикидкам, время наступило. Он снова посмотрел на окно. Тихо и темно.

Он докурил сигарету и бросил ее на заплеванный асфальт, аккуратно растоптав подошвой туфли из крокодиловой кожи. Потянулся за цветами и пакетом, в котором зазвенели бутылки дорогого коллекционного вина.

Когда он захлопнул дверцу и поднял голову, на его лице появилась улыбка. В комнате вспыхнул огонек. Кто-то зажег свечу.

Он улыбался, но это была странная улыбка. Улыбались только губы, а глаза оставались холодными и настороженными. Он наклонился и погладил череп какого-то животного, установленный на приборной панели. Череп был отшлифован и побелен специальной несмываемой краской, а нанесенный фосфоресцирующий слой позволял ему слегка светиться в сумерках.

— Вот и все, Тико, — прошептал мужчина. — Все.