Роберт Ладлэм - Уик-энд с Остерманом

— О чем ты, черт возьми, говоришь?

— Ты отлично знаешь, о чем! И если сам ты еще не заметил, должна сказать, что сегодня выдалась не очень-то приятная вечеринка. Все мы ведем себя так, словно никогда раньше не встречались, а новые знакомые не слишком приятны.

— Ко мне это не имеет никакого отношения. Может быть, все дело в тебе.

— Почему? — Лейла сделала шаг назад. Таннеру показалось, что она растерялась, но не следовало слишком доверять своим ощущениям.

— Почему? В чем дело, Джон?

— Может, ты расскажешь мне?

— Господи милостивый, как вы с ним похожи! Разве нет? Ты так похож на Берни.

— Нет. Я ни на кого не похож.

— Джон, да выслушай же! Берни душу свою продаст за тебя! Разве ты этого не знаешь?

Лейла Остерман отшвырнула сигарету и ушла.

Когда Таннер притащил в гараж ведро с хлоркой, Элис вышла во двор в компании Берни Остермана. Он соображал, сказала ли что-нибудь мужу Лейла. Скорее всего, не успела. Элис и Берни просто хотели узнать, где виски, и сообщить, что все уже в купальниках.

В дверях кухни, наблюдая, как они разговаривают, стоял Тремьян со стаканом в руке. Таннеру показалось, что он нервничает и не находит себе места.

Войдя в гараж, Таннер поставил ведро с хлоркой в угол рядом с умывальником. Тут было самое прохладное место в гараже. Тремьян спустился по ступенькам:

— Ты мне нужен на минутку.

— О, конечно.

Тремьян боком протиснулся мимо «триумфа».

— Никогда не видел, чтобы ты ездил на нем.

— Терпеть его не могу. Несется так, что чувствуешь себя самоубийцей. А садиться и вылезать из него — сущая мука.

— Ты крупный парень.

— А машинка маленькая.

— Я… я хотел бы попросить прощения за все то дерьмо, что тебе наговорил. Возражений у меня нет, и ты прав. Несколько недель назад я на одном деле погорел с «помощью» репортера из «Уолл-стрит джорнел». Можешь себе представить! Моя фирма столкнулась с таким противодействием, что решила не рыпаться.

— Свободная пресса или беспристрастный суд. И тут, и там чертовски обоснованные аргументы. Так что я не принимаю этого на свой счет.

Тремьян облокотился на «триумф».

— Час-другой назад, — осторожно начал он, — Берни спрашивал, не занимаешься ли ты чем-то, смахивающим на ту историю в Сан-Диего. Это когда речь зашла о среде. Я так ничего и не знаю, если не считать сообщения в газетах…

— В тот раз все изрядно раздули. В порту была серия незаконных выплат. На этом держалась вся местная индустрия.

— Ты слишком скромен.

— Вовсе нет. Пришлось проделать чертовски сложную работу, и я едва не получил Пулитцеровскую премию. Так было положено начало моей карьере.

— Ну хорошо… Ладно, все прекрасно… А теперь давай-ка кончим эти игры. Ты копаешь что-то, имеющее отношение ко мне?

— Насколько знаю, ничего подобного… Так я и Берни сказал — у меня в штате семьдесят с лишним человек. И я не могу от каждого требовать ежедневного отчета.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, чем они занимаются?

— Более того, — хмыкнул Таннер. — Я всего лишь подписываю счета.

— Ладно, пусть будет так… Джинни вернулась минут пятнадцать назад. Я живу с этой девчонкой шестнадцать лет. Я-то ее знаю… Она плакала. Она была с тобой и вернулась в слезах. И я хочу знать, в чем дело.

— Я не могу тебе ответить на это.

— А мне кажется, лучше тебе попытаться ответить! Ты презираешь те деньги, которые я зарабатываю, да?

— Это неправда.

— Конечно, так оно и есть! Ты думаешь, я не слышал, что у тебя за спиной говорит Элис? А теперь ты мне этак небрежно бросаешь, что, мол, только подписываешь счета. Это ты и говорил моей жене? Ты хочешь, чтобы я выяснил все детали у нее? Что тебе нужно от меня?

— Возьми себя в руки. Что стряслось? Ты становишься параноиком. В этом загвоздка. Ты об этом хочешь рассказать?

— Нет. Нет! Почему она плакала ?

— Вот и спроси ее!

Тремьян повернулся к нему спиной, уперся руками в капот маленькой спортивной машины, и Таннер увидел, что тело юриста стали сотрясать спазмы:

— Мы так давно знаем друг друга, но ты никогда не понимал меня… Никогда не выноси приговор, пока не поймешь человека, которого судишь.

Вот оно как, подумал Таннер. Тремьян признался. Он — часть «Омеги».

Но когда Тремьян заговорил снова, с этим выводом пришлось расстаться:

— Может, я и достоин осуждения, знаю это, но я всегда придерживался законов. Такова система. Мне она может нравиться или нет, но я уважаю эту систему!

Поставили ли люди Фассета подслушивающие устройства и в гараже? — подумал Таннер. Если бы они только слышали эти слова, сказанные с таким сокрушением, преисполненные тяги к истине. Он смотрел на друга, подавленно стоящего перед ним.