Но приходилось признать, что все эти недели после возвращения из Центральной Америки он временами испытывал какую-то неуверенность. Она возникала неизвестно откуда, заставляя сомневаться в отснятом материале и настороженно относиться к странному предложению Хайлана. Пожалуй, с самого детства он не испытывал этого отвратительного дрожания поджилок, этого трепета правой руки, всегда такой твердой. Но как знакомо и мгновенно узнаваемо было это чувство, несмотря на миновавшее время. Он полагал, что его не избежал никто. Наверное, еще и потому, что со временем ты узнаешь чересчур много…
Неожиданно ему захотелось услышать запись той радиобеседы, в которой он участвовал вместе с матерью в пятидесятых годах. Он взял бобину и перевернул ее. Сейчас он недоумевал: что заставило его дать послушать ее Памеле? Что он хотел доказать?
Стрикланд отложил бобину в сторону и, захватив из холодильника банку пива, подошел к огромному круглому окну, чтобы выкурить сигарету. «Предложение Хайлана не такая уж плохая штука», — решил он. Оно позволит центральноамериканскому материалу отлежаться, а затем уж он примется не спеша монтировать его. Да, предложение это было просто интересным. И люди, связанные с ним, были такие же, как все другие. Странники. Лунатики.
Двумя днями позднее Стрикланд получил удостоверение сотрудника пресс-службы Хайлана и набор аккредитивов туристического агентства. Остаток дня у него ушел на то, чтобы отправить самолетом аппаратуру. Сам он улетал на следующий день. Когда его такси по дороге в аэропорт проезжало мимо «Цветущего луга», он увидел обломки старой «Всемирной ярмарки». Собственно, он часто их видел, но никогда они не наводили его на размышления.
Стрикланд предполагал, что в 1939 году мать работала здесь на одном из аттракционов, где-то за Аллеей пикников. Он припоминал, как в течение многих лет она кляла мэра Ла-Гуардиа, который запретил аттракцион. Вспоминалась ему также живописная открытка, воткнутая за зеркало, должно быть, в их древнем «виллисе», довоенном чудо-трейлере. Они ездили на нем, когда он был маленьким. Открытка изображала достопримечательности ярмарки: аттракционы «Трайлон» и «Перисфера».
Многие годы спустя, уже обосновавшись в Нью-Йорке и избрав его объектом своих съемок, он познакомился с историей ярмарки 1939 года. Война разразилась, когда она была в самом разгаре. Одна за другой страны, чьи павильоны стояли вдоль главной аллеи, оказывались оккупированными или вообще прекращали свое существование. А «Трайлон» и «Перисфера», эти символы прогресса, в конце концов были превращены в металлолом и переплавлены в пушки. Вопреки здравому смыслу этот факт вызывал в нем смутное удовлетворение, которое имело какое-то отношение к ярости его матери. Стрикланд умел обнаруживать и фиксировать свои подсознательные реакции, но не слишком высоко их ценил. В них было не больше смысла, чем в чьих-то других, просто, в отличие от большинства, он не испытывал соблазна отрицать их. Двое собственное дерьмо, — думал он, — и тут никуда не деться, разве что попробовать извлечь из него пользу.
Его такси — это разнесенный в клочья мир ярмарки 1964-го. Хромированная отделка ободрана до последнего дюйма. Обшивка лохмотьями болтается вокруг стоек. Тут постарался Вьетнам. Очевидно, ярмаркам не везет — ни в жизни, ни в бизнесе.
«Когда-нибудь, — подумал он, — я сделаю фильм о ярмарках и призраках, оставшихся после них.» Как заиграют эти старые фотографии с ярмарок, которые он ни разу еще не пускал в ход, да и звучавшая тогда музыка веселит душу. Никто не сможет обвинить его в том, что он повторяется. Когда такси прибыло к зданию финской авиакомпании, он все еще был погружен в эти раздумья.
Ступив в зону регистрации первого класса, он почувствовал, что ему не хочется расставаться с мечтами о фильме, так непохожем на другие. Те, которые еще не созданы, всегда видятся такими светлыми. Но в душе он чувствовал, что этого фильма никогда не будет, что ему не придется показать старые ярмарки или идущего на нерест лосося, погибающие тропические леса, или пиктограммы Охибуэя, или что-либо другое из того, что заслуживало внимания и иногда занимало его мысли. На самом деле Стрикланда больше всего на свете интересовало человеческое существо. Люди были главным объектом его внимания. И ничто иное.
— У вас академическое кольцо. — Женщина за стойкой напротив смотрела на руку Брауна. Это была стройная брюнетка в джинсах и кроссовках. Ее экспозиция была посвящена запатентованному астронавигационному прибору для северного полушария.
Читать дальше