Франк Тилье - Атомка

— Думаю, она пробудет на столе дольше, чем мы рассчитывали: возникли осложнения…

— Что значит — «осложнения»?

— Простите, но пока я не могу сказать больше. Вам лучше пройти в зал ожидания или уйти совсем, только, ради бога, не бродите здесь по коридору, это бесполезно.

Шарко порылся в карманах:

— У вас не найдется листка бумаги? Визитки кончились.

Врач вырвал листок из блокнота, протянул комиссару, тот записал там свой новый номер:

— Позвоните, пожалуйста, как только станет известно хоть что-нибудь.

Жувье кивнул в знак согласия, сунул листок в карман, покусал губы:

— То, что с ней сделали, ужасно. Если она выскочит, никогда уже не будет такой, как прежде. — Он немножко помолчал, затем добавил: — Вы знаете, что у нее вырезали на лбу? Можете понять, что означает «Cxg7+»? — Шарко покачал головой, доктор продолжил, и лицо его было очень серьезным. — Это запись шахматного хода. Конь взял фигуру на g7, и король оказался под шахом.

Шарко тут же вспомнил предыдущую записку: «После 20-го шага покажется, что опасность на время отступила…» А если это не шаг, если — ход? Двадцатый ход в шахматной партии? Но что тогда за партия, между кем и кем?

Доктор попрощался и исчез за двустворчатой дверью.

Комиссар вышел из больницы, сел в машину, размахнулся и вмазал кулаком по приборной доске. Так сильно, что кости руки хрустнули.

Потом он поехал домой, переоделся, спустился в подвал и выбросил измазанный рвотой костюм в помойку.

И поклялся себе найти палача во что бы то ни стало.

Найдет его — и убьет.

Никола Белланже, нахмуренный, весь на нервах, метался по комнате с плотно закрытой дверью. Шторы были задвинуты, мирно жужжал вентилятор эпидиаскопа. Никто не шевелился, время словно застыло, только Люси, тоже разнервничавшись, ерзала на стуле. В конце концов руководитель группы остановил взгляд на ней:

— Пьер Шантелу позвонил мне где-то с час назад. Вчера утром к ним пришло подтверждение из картотеки: да, синий «меган» действительно принадлежит Франсуа Дассонвилю. Благодаря вашим с Шарко показаниям и тем элементам, которые у него к тому времени уже имелись в деле, он получил официальное разрешение обыскать дом аббата.

Никола схватил со стола бумажный стаканчик и, поскольку тот оказался пустым, смял его и раздраженно метнул в урну. Люси редко видела шефа настолько не в себе.

— Когда они приехали, Дассонвиль по-прежнему отсутствовал и, судя по следам на снегу, не возвращался домой после вашего туда позавчерашнего визита. Самая достоверная гипотеза на сегодняшний день — он, возможно, уехал совсем. Жандармы займутся католическими кругами, допросят прежних настоятелей и так далее. Я очень рад, что нам хотя бы со всей этой путаницей разбираться не придется.

Найдя на столе распечатку фотографии Дассонвиля, он подвинул снимок ближе к Люси:

— Вот он — лет десять назад. Кое-что насчет него гренобльские жандармы уже разнюхали. Известно, например, что в тот день, когда были сожжены монахи, — год шел, напоминаю, тысяча девятьсот восемьдесят шестой, — Дассонвиль вроде бы находился в Риме, — предполагалось, будто он участвует в серии международных конференций и конгрессов по проблемам науки и религии…

Пока Люси разглядывала фотографию, Робийяр вытащил свою вечную лакричную палочку и принялся жевать. У Дассонвиля было костистое лицо, впалые щеки, небольшая черная бородка. Люси вспомнился профессор Турнесоль из «Приключений Тинтина».

— И еще есть его биография. Жизненный путь, надо сказать, весьма нетипичный. Сначала он учился в философском институте на границе с Италией, затем отправился в аббатство Нотр-Дам-дез-Ож. Настоятелем там в то время был прелат, в общем-то понимавший тягу Дассонвиля ко всему, что связано с наукой, в монастыре была огромная библиотека и свой ботанический сад, так что будущий наш подозреваемый мог все свободное время посвящать изучению естественных наук. В семидесятых он уехал на два года в Париж — учиться в Институте физики, где, помимо обязательных дисциплин, занимался ботаникой, органической химией, энтомологией… ладно, всего перечислять не стану. Было опубликовано несколько его работ по проблемам скорости и самого процесса разложения органики в живых организмах. Когда умер принявший в свое время Дассонвиля прелат, он сам стал настоятелем монастыря… Короче, мы имеем дело не просто с монахом, а с монахом, открытым миру, умным, образованным, вхожим в научную среду и знакомым с огромным количеством ученых — иными словами, с человеком, которого вполне могла интересовать рукопись.