Сергей Устинов - Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»

Домой, домой, думал я, давя на педаль газа. Добраться до дома, залпом допить оставшийся после Матюшиной опохмелки коньяк, съесть какой-нибудь бутерброд, упасть на диван и зарыться в одеяло. Мой дом — моя крепость, моя спальня — мой бастион, мой диван... Мой диван — это моя Багратионова флешь, последний рубеж обороны.

Наш двор в свете фар тоже смахивал на поле боя. Вдоль и поперек он был изрыт траншеями полного профиля, земля в обрывках проволочных заграждений, а на бруствере канализационного окопа замер подбитый еще прошлой осенью ржавый бульдозер. Кто с кем сражается, неизвестно, но позиционная война тянется уже четвертый год и конца ей не видно.

Подъезд соблюдал светомаскировку. Стальная дверь лифта, хоть и была рассчитана на прямое попадание фугаса, от беды не уберегла: он опять не работал. Держась за перила и считая пролеты, я добрался до своей площадки, в кромешной тьме ощупью нашел замочную скважину, отпер дверь и замер с ключом в руке.

В квартире кто-то был. По всему дому горел свет: в прихожей, в кухне, даже в туалете. Я сделал три осторожных шага и остановился на пороге комнаты. Подложив под голову мою подушку, задрав ноги на спинку моего стула, на моем священном диване удобно развалился с книжкой из моей библиотеки утренний строитель БАМа, мальчик Пинтуриккьо со справкой об освобождении.

К этому позднему часу у меня уже не осталось энергии для сильных чувств, поэтому я только устало прислонился к косяку и спросил:

— Ты как сюда попал?

Не меняя позы, он одарил меня очаровательной улыбкой и любезно сообщил:

— С вашего позволения, через дверь.

То, что замок в моей квартире открывается ногтем, мне было известно и раньше. Собрав последние силы, я грозно рявкнул:

— Ну положим, моего позволения ты не дождался! А как узнал, где я живу?

Поставив на пол пустую бутылку и небрежно отшвырнув книжку в угол дивана, он извлек из-за спины мой бумажник и, не говоря ни слова, протянул его мне.

Все с той же прелестной улыбкой.

Несколько секунд я, утратив дар речи, размышлял о последовательности действий: сначала взять у него из рук бумажник, а потом заехать ему в морду, или наоборот. Наверное, мои сомнения явственно проступили у меня на лице, потому что он быстренько отбросил свою улыбочку, вскочил на ноги и напыщенно закричал:

— Только без рукоприкладства, прошу вас! Если вы набрались жестокости выгнать человека из дома на ночь глядя, скажите словами. Пожалуйста, я уйду! Да, уйду, а вы ложитесь спать и спите спокойно...

Я даже с некоторым интересом смотрел, как у этого комедианта вполне натурально дрожит гордо задранный подбородок, и охота дать ему в морду оставляла меня. В конце концов, надо принять во внимание, что ко мне вернулся столь дорогой для меня дедовский бумажник, а весь ущерб ограничивается допитым коньяком.

— Между прочим, — перехватив мой взгляд, сообщил он с видом оскорбленной невинности, — не имею такой дурной привычки допивать последнее.

С этими словами он наклонился к не замеченной мною раньше новенькой спортивной сумке, раздернул «молнию» и принялся выкладывать на журнальный столик быстро растущую гору снеди. Тут были бокастые узбекские помидоры, хрупкие нежинские огурчики, целый букет из кинзы и регана, здоровенный шмат тамбовского окорока в хрустящей вощеной бумаге, круг румяного лаваша, а завершали все это благолепие две бутылки драгоценного грузинского «Енисели».

Ну и ну, только и смог я обалдело потрясти головой! При моей зарплате я не в состоянии был без достаточного повода позволить себе такое пиршество. Почувствовав, очевидно, некоторое потепление в моем настроении, гость, уже больше ни о чем не спрашивая, ринулся на кухню и вскоре вернулся оттуда с тарелками, стаканами и прочими приборами. Я вчуже отметил, что он, однако, неплохо ориентируется в моей квартире, но соображение это быстро вытеснилось запахами ветчины и коньяка. Все выяснения отношений я решил перенести на после ужина. Чокнулись, выпили по первой, и я поинтересовался:

— Как тебя звать-то, прелестное дитя?

Дитя крепкими белыми зубами впилось в кусок окорока и с полным ртом ответило:

— Стрихнин.

— Это что же, фамилия или кличка?

Проглотив кусок, он пожал плечами и сообщил:

— Мой дедушка с материнской стороны был иудейского вероисповедания. Фамилия ему была Стрехнин. Ну а простые русские люди ее переиначили в Стрихнин. Дескать, хоть и горький я на вкус, а все одно пользы от меня больше.