Юн Линдквист - Звездочка

— У вас опять любовь-морковь?

— Вроде того. Но ты попытайся… Нет, не знаю, как сказать. Просто знай, что я рядом, хорошо? И Агнес. И мы с ней любим тебя.

— Это неправда, конечно, но все равно спасибо. Мило с твоей стороны.

Тереза повесила трубку. Когда телефон снова зазвонил, она нажала кнопку сброса, после чего улеглась на кровать и уставилась в потолок.

Взять вот полотенце. Оно пачкается. Потом становится еще грязней и еще, пока не начинает рваться от скопившейся на нем грязи. Его втаптывают в грязь, поднимают и комкают. Существует граница, за пределами которой грязная вещь перестает быть собой. Она становится чем-то другим. Полотенце больше не выглядит как полотенце и использоваться по назначению тоже больше не может. Так же и с человеком. Хотя ему мешают воспоминания о том, кем он был раньше. Вполне пригодным, благоухающим чистотой.

Но воспоминания со временем стираются. Исчезают.

Весь вечер ей слали обидные или откровенно возмутительные эсэмэски. Каждую из них Тереза сохраняла, прочитав. Дважды ей позвонили: один раз кто-то просто причмокивал, а другой — шептал: «Продолжай».

Тереза легла спать, сон не шел к ней, и тогда она решила почитать Экелёфа, но никак не могла сосредоточиться.

Она перечитывала снова и снова все эти жуткие эсэмэссообщения: «Соси, глотай, дышать не забывай!», «Чемпион мира по меткости блевания» и тому подобные. Некоторые даже умудрились зарифмовать пару строчек об ее приключениях в гараже.

Но Терезе все было мало. Часы показывали два ночи, когда она села за компьютер, решив проверить, не прислал ли ей кто писем на почту. Действительно, в электронном ящике она обнаружила массу новых писем. Многие уже успели посмотреть видео и теперь упражнялись в оригинальности, изо всех сил напрягая свои не особо выдающиеся литературные способности. На глаза девочке попались письма от Терез. За последние недели их набралось немало. Открыв одно из них, Тереза почти что ожидала прочитать очередную издевку, но вместо этого увидела: «Ты должна сюда приехать ты должна быть тут». В другом письме, более старом, она прочла: «Почему ты убежала объясни почему ты не осталась». В самом старом из них, пришедшем сразу за письмом, которое Тереза тогда выкинула не глядя, было написано: «Джерри говорит ты меня неправильно поняла я не знаю что он имеет в виду скажи в чем дело».

Последнее письмо от Терез пришло в пятницу вечером, когда Тереза была на вечеринке: «ты должна мне написать я не хочу чтобы ты была далеко от меня».

Скопировав тексты из всех четырнадцати писем подруги, Тереза вставила их в один документ, расположив в хронологическом порядке, и перечитала несколько раз подряд. Если бы она могла плакать, то сейчас бы разрыдалась. Но вместо слез наружу просились строчки из стихов Экелёфа.

Она нажала кнопку «Ответить» и на самом верху страницы напечатала: «Я живу в другом мире, но ты ведь тоже в нем живешь».

Взглянув на эту строчку, Тереза поняла, что больше ей сказать нечего, но пальцы сами собой запорхали над клавишами. Она подражала телеграфному стилю Терез, и писать стало гораздо легче. Не приходилось концентрироваться ни на чем, кроме правды.

«Терез. Я не далеко от тебя. Я тут. Но меня тут нет. Все хотят мне зла. Все ненавидят меня. Я убежала потому что люблю тебя. Я хочу чтобы ты была со мной. Не с другими. Ты не понимаешь как мне грустно. Все время. Я — пустая. Мне негде быть. Прости меня. Я теперь живу в другом мире».

Она отправила письмо и снова попыталась заснуть. Наполнявшая ее темнота слилась воедино с темнотой снаружи, и Тереза погрузилась в сон.

Проснувшись поутру, она увидела, что Терез прислала ей ответ.

«ты должна жить в этом мире ты должна приехать ко мне лучше всего сейчас но на следующих выходных джерри уедет в америку и тогда ты приезжай я покажу тебе что делать».

Для Терез написать такое длинное письмо — все равно что роман сочинить. Как обычно, Тереза не все поняла, но ее это мало беспокоило. Она написала, и ей ответили. Она поедет в Стокгольм и не будет ни на что надеяться. Это не ее желание. Это факт.

В воскресенье вечером у Терезы поднялась температура — лучшего подарка от судьбы она не могла желать. Столбик термометра остановился на отметке тридцать девять, и ее тело погрузилось в вялое оцепенение, а мысли путались самым приятным образом. Мышцы ныли, заставляя забыть о другой, более мучительной боли. Когда температура поднялась до сорока градусов, ее пылающее от жара тело будто начало парить над постелью, доставляя ей настоящее удовольствие.