Юн Линдквист - Звездочка

Спустя час был готов черновой вариант трека «Лети». Почему его называли «черновым», Тереза не понимала, ведь звучала песня уже так, будто ее играют по радио. Услышав первые строчки куплета, девочка подумала: «Это моя песня. Я написала эти слова». От этих мыслей мурашки побежали у нее по телу. Сотрудников студии результат тоже впечатлил, и они стали снисходительней глядеть на Терезу. Один парень лет двадцати даже подошел к ней и похвалил: «Недурной текст, кстати». Тереза уткнулась взглядом в пол, покраснев. Отвечать на злость она хорошо умела, а реагировать на дружелюбие и похвалу пока получалось плохо.

Песня продолжала играть и звучала гораздо профессиональней, чем раньше, но Терезе показалось, что по сравнению с той простой, домашней версией в ней чего-то не хватало. Песня будто что-то утратила в процессе переделки. Девочка не смогла бы объяснить, что именно, и не решилась сказать об этом вслух, понимая: от нее все равно отмахнутся. Эти люди, наверное, лучше ее понимают, что здесь происходит.

Затем настал черед кавера. Терез спела последнюю строчку, и все звукоинженеры застыли с открытым ртом за микшерным пультом. А потом продюсер включил динамик, выведенный в кабину записи, чтобы девочки услышали аплодисменты.

Макс Хансен был доволен проведенной работой и сказал, что теперь у них есть отличный материал. Тереза попросила, чтобы им дали диск с черновой записью, но Макс объяснил, что это невозможно. Они же не хотят, чтобы треки получили распространение преждевременно, верно? Лучше всего, если девочки удалят даже домашнюю версию со своего компьютера.

«Обязательно», — кивнула Тереза, и не подумав выполнить указания агента. Макс Хансен дал Терез пятьсот крон и обещал написать, когда все завертится.

Выйдя из тихой и спокойной студии, девочки вдруг очутились на оживленной улице: народ вышел на воскресную прогулку, в магазинах была толкотня. Тереза наполнила легкие прохладным воздухом и попыталась очистить голову от мыслей. Тут ей на плечо тяжело легла чья-то рука. Поймав движение краешком глаз, Тереза как раз успела повернуться, чтобы подхватить обмякшую Терез.

Прохожие косились на двух девочек, застывших в неуклюжих объятиях: лицо одной прижимается к груди другой.

— Что такое? Что с тобой? — прошептала Тереза.

Тело Терез задрожало, когда она глубоко вздохнула, и Тереза кожей почувствовала тепло ее дыхания через свитер. Она еще крепче прижала к себе подругу, и так они продолжали стоять. Наконец Терез смогла выпрямиться и поднять голову.

— Они едят, — произнесла она.

— Кто? Эти люди на студии?

— Они берут. Они едят.

Тереза схватила подругу за руку и обнаружила, что в ладони зажата скомканная купюра, которую ей дал Макс Хансен. Ладошка раскрылась, и замусоленная бумажка упала на землю. Тереза смотрела, как она валяется в грязи и сырости. Внутри девочки поднималась волна злости. Так вот, значит, как это работает!

«Они берут. Они едят».

В одном из писем Макс Хансен дал понять, что хорошо бы та злополучная запись из номера отеля была уничтожена. Тереза ответила, что давно выбросила диск. Однако он все так же стоял у нее на полке, и она слишком хорошо помнила его содержание. Помнила, как он хотел использовать Терез, отобрать ее у нее, съесть ее, поглотить ее, записав все на видео, чтобы потом снова и снова воспроизводить это.

На студии сейчас произошло примерно то же самое. Только выглядело приличнее. У Терез есть то, что нужно им. Их задача — высосать это из нее, упаковать в красивую обертку и перепродать тому, кто предложит лучшую цену. А Терез получит взамен вот такую никчемную бумажку, которая будет валяться в грязи.

«Они берут. Они едят».

И как только Тереза не разглядела? Ее ввели в заблуждение самоуверенные звукорежиссеры, да и Терез, казалось, несложно спеть что угодно и сколько угодно раз. Но получается, такое даром не проходит и нужно расплачиваться. Судя по поведению подруги в общественных местах, Тереза поняла, что находиться в окружении взрослых ей дается нелегко. А сегодня она целый день провела наедине с ними. В глухих тесных комнатах студии.

Тереза снова попыталась обнять подругу, но та рывком высвободилась. Опустив руки, Тереза поймала ее взгляд. Глаза Терез напоминали глаза зомби из ужастика, который они вместе смотрели. Казалось, будто кто-то воткнул в них иголки и высосал весь цвет из радужки: сейчас глаза были бледно-голубыми, почти прозрачными.

«Они берут. Они едят».