Юрий Нагибин: Утраченная музыка

Когда же ночная тьма завладевала простором и он оставался в узком световом коридоре, проложенном сквозь непроглядную черноту, на душу наваливалось сиротство, хотелось скорее вернуться домой и оглушить себя снотворным.

Хотя Ник и не выбирал маршрут, об одном следовало позаботиться: ехать только туда, где он никогда не бывал вместе с Катей. При ее способности населять собой окружающее требовалась сугубая осмотрительность, чтобы не нарваться на магнолию — Катю, ограду — Катю, речную излуку — Катю, дорожный знак — Катю. Она могла прикинуться кем и чем угодно: отарой, свалявшейся в огромный войлочный клуб, лужайкой, заросшей клевером, аистом на крыше, голосом кукушки, запахом лесного погорелья. Но она вела честную игру и никогда не посягала на чуждое ей пространство. Надо было скорее проскочить проселок и ближние окрестности, пропитанные Катей, дальше можно и расслабиться, хотя опасность оставалась: вдруг возникшая в незнакомом пейзаже Катя обнаруживала его забывчивость — когда-то, невесть почему, они соприкоснулись с этим местом.

Ему нередко случалось сбиваться с дороги, но в этот раз он заблудился основательно, понятия не имея, что за глухие каменные ограды потянулись вдруг по обе стороны узкого шоссе. За этими оградами не проглядывалось жилья, лишь печальные темные деревья сплетали свои ветви над прямым обрезом каменных загорож. Если там и были дома, то они находились в глубине участков, не обнаруживая себя в сумеречном затишье ни светом, ни голосами жизни. Ник пожалел об оставившей его впечатлительности: как хорошо, когда дневную, отвыкшую от тайны душу пронизывает мистической жутью! Но он не испытывал даже естественной тревоги заблудившегося человека. Какая ему разница, куда ехать? Каждая дорога куда-то ведет, в конце концов и эта пустынная дорога приведет его туда, где все рассекретится.

Дорога шла под уклон, он скинул скорость и тихо катил по инерции между двумя глухими оградами. Был тот час меж закатом и ночью, который особенно труден страдающим куриной слепотой: теряется представление о том, что близко, что далеко, мир утрачивает перспективу, становится плоским. Зажженные фары в этот час не улучшают видимости, и лучше переждать, пока наступит ночь. Ник обычно так и делал, но в этой пустынности ему нечего было опасаться. Даже лось не выйдет на дорогу, отрезанную от остального пространства бесконечными заборами.

Появившаяся из-за ограды по ходу его движения фигура была так нереальна, что Ник принял ее за игру собственного воображения и сбитого с прицела взгляда. Но вскоре он убедился, что человек, перелезший через забор и мягко спрыгнувший на землю, — явь. Он одолел глубокий кювет, выпрямился и бодро зашагал вперед. Он не обратил внимания на машину Ника или не заметил ее.

Тут он опять превратился в продукт куриной слепоты, ибо в призрачном свете порвавшего с днем и не обретшего вечера часа обернулся Роем.

«Какая чушь! Что тут Рою делать? А что тут делал этот человек? Порядочные люди не уходят из гостей через забор. Но это вполне в духе таких негодяев, как Рой. Совершив очередную мерзость, он бежал. К тому же это темное, двусмысленное место как нельзя лучше подходит Рою. За такими заборами должно скрываться зло. И все-таки я галлюцинирую. Отчего-то рухнул тот бессознательный запрет, который был наложен на мысли о Рое. Как хорошо, что он был изгнан из моего сознания, я еще не готов к тому, чтобы думать о нем. Надо взять себя в руки и скинуть это наваждение».

В следующее мгновение он включил мотор и послал машину вперед. Мотор турбо мощно набирает скорость, в считанные секунды. Ник настиг человека, осветил его фарами, заставив обернуться, и ударом бампера по голеням поверг на землю. Рой упал навзничь, но сразу вскочил и получил новый удар. «Ты можешь его добить. Успокойся!» — приказал себе Ник. Совет был дан вовремя. Рой выхватил пистолет. Ник хорошо рассчитал удар, выбив пистолет из руки Роя, оглушив его, но не изувечив. Он выскочил из машины, подобрал пистолет, перенес Роя в машину и связал ему руки. Почему-то сразу вспомнился путь, приведший его сюда, Ник круто развернулся…

Он привез Роя к себе на виллу. Развязал ему руки. Каждое прикосновение к ненавистной плоти отзывалось в нем вздрогом отвращения. По счастью, тащить Роя не пришлось, кости голеней были целы, и он доковылял сам с помощью двух палок. Они оказались в холле, там, где свершилось преступление.

— Тут все по-старому, — заметил Рой, плюхаясь в кресло.