Арсен Ревазов - Одиночество-12

– Но они – реальны?

– Они – в основе мироздания. Все состоит из них. Абсолютно все. И они, конечно, реальны. И параллельный мир реален. Реален, потому что его можно описать с помощью математического аппарата, реален, потому что проявления его можно встретить повсеместно, но представить себе это в голове – невозможно. Грубо говоря, у нас на три, если не на четыре измерения больше. Как у вас с Машей.

– Что значит, «Как у нас с Машей»?

– Вы взаимодействуете друг с другом на разных уровнях, в том числе и на тех, о которых не подозреваете.

– Не понимаю.

– Вас объединяет нечто большее, чем вы сами думаете.

– Ребенок?

– Да. Но это не просто ребенок.

– Не понимаю.

– Плохо. Это надо понять. Прости, мне пора. Я больше не могу…

– Понимаю. Держись! Мы поможем, если сможем.

Химик исчез. Я подумал о Наполеоне. Появился Наполеон. Без всяких сюртуков и треуголок. Больше всего он походил на маленького медного Будду. Вообще место, куда я попал, своими медными проблесками, каким-то свечным мерцанием, а также разными степенями божественности и нечеловечности обитателей, походило на череду переходящих друг в друга буддистских храмов.

– Зачем Вы пошли на Москву?

Я обращался к нему на «Вы», но это было не обязательно, потому что речь, как таковая, не звучала. Да и французского я не знал. Мы обменивались мысленными импульсами, которые я отлично понимал и конвертировал их во фразы лишь для того, чтобы запомнить.

– Идти на Петербург было не интересно.

– ?

– Конечно, я бы разбил Александра Павловича, отнял бы Прибалтику и заключил бы новый мир. Ну и что? Где поэзия? Мне нужна была Индия. А затем Китай. Я должен был стать Александром Македонским. Петербург – один из европейских городов. Я брал их десятками. Мне надоело. Азия – это что-то совсем другое. Великое. Я это понял еще в Египте. А Москва? Москва – начало Азии. И лучший опорный центр для ее последующего захвата.

Я не знал, о чем еще спросить у Наполеона. Но церемониал, который я хорошо чувствовал, требовал продолжить беседу.

– Воевать – легко?

– Легко? Воевать?? Война – это переходы (20 часов на марше без отдыха), грязь (опять конь подскользнулся и вывихнул ногу), жизнь в палатках (насморк – всегда), снабжение (интенданты-воры – ненавижу!), еще переходы (boots boots boots boots movin' up'n down again), усталость (солдаты и лошади истощены, Ваше Величество!), разорванные коммуникации (пять дней нет почты из Парижа), болезни (чумные бараки переполнены), жара (а не раздеться!), еще переходы (куда, куда мы все идем?!), отставшие обозы (расстрелять дезертиров!), нехватка боеприпасов (кто их считал?!), бардак (где корпус Нея! почему Жером отстал?!), холод (брр…), тяжелый запах немытых тел (двенадцатый день без горячей воды и чистой одежды). И иногда сражения.

– И все?

– Нет, конечно. Еще это глупость, жестокость, восторг победы… Но восторги – редки. Чаще – озабоченность.

– Вы ненавидели своих врагов?

– Я в них влюблялся. Полюбив, я овладевал их образом мыслей. Ведь гораздо проще понять то, что любишь. А потом я их побеждал, потому что гораздо проще победить то, что понимаешь. Я влюблялся в Александра и бил его несколько раз. А вот полюбить русский народ я не смог. Да и как его любить? Забитые, суеверные, совершенно неграмотные крестьяне…

– А что нужно делать, чтобы победить?

– Подключиться к победе. Включить себя в нее. Пропитаться ее запахом. Растворить себя в ней до того, как она настанет. Но не дай Бог ее вообразить.

– Вообразить?

– Да. Вообразить, представлять, предвкушать. Не дай Бог. Нельзя.

На самом интересном месте Наполеон исчез. Я решил, что мне пора выбираться из параллельного мира. Но не тут было.

– Как ты там сынок?

– Папа?

Я даже в трипе обомлел. Ничего не знаю про Эдиповы комплексы. Наверно, они – не у всех. После смерти отец много раз снился мне. Он так легко и ласково поглаживал меня по голове, что я, просыпаясь, презирал Фрейда. Вот и сейчас мне показалось, что он провел рукой по голове. Сзади. Еле заметное прикосновение. Мой большой и очень добрый отец. Мудрый и грустный.

– Мы гордимся тобой. Ты не представляешь себе, какая судьба тебе выпала. Думай о числе.

– Что? Папа, я не понял?! Какая судьба?

О числе? Понятно, о числе. Но что же вы все исчезаете?!

Вы исчезаете, а я – что? Воскресаю? Я подумал самым краешком мозга, что воскресение из мертвых будет чем-то напоминать вот это мое пробуждение. Постепенное обретение нового сознания. Постепенное обретение нового тела. А действительно, что мы будем чувствовать, когда начнем воскресать? Если вообще начнем… Фома Аквинский писал, что воскреснет лишь то, что необходимо для действенности естества. Что это значит? Что у нас будут не все органы, а только необходимые?! Так ведь это – кому что необходимо… Если Фома прав, то такие монстры могут получиться, что Босх в гробу перевернется. И, кстати, откажется воскресать. Если его, конечно, спросят.