Измайлов Андрей - Белый ферзь

– Вы интеллигент, я интеллигент. Поговорим как культурные люди!

– Поговорим! – соглашается наивный.

– Народ, – говорит нарком просвещения, – всегда прав, конечно, однако не всегда в достаточной мере просвещен, не так ли, Александр Николаевич?

– Так… – с опаской соглашается наивный.

– Энтузиазм масс неукротим! – заученным трибунным голосом говорит нарком, и уже на тон ниже: – Но должны же быть какие-то границы! Весь мир насилья мы, само собой, разрушим. Чертовски хочется работать! Но «до основанья» – это, мне кажется, излишняя горячность, не так ли, Александр Николаевич?

– Так… – с опаской соглашается наивный. Он-то вполне ознакомлен с фактами использования эрмитажных чаш под писсуары революционными босяками после штурма Зимнего, которого, штурма, как известно, не было. Но быдло – было.

– Вот вы, Александр Николаевич, идеолог «мира искусств», – говорит нарком. – И вы не можете не знать, что в городе еще осталось очень много библиофилов, ценнейшие частные собрания, не так ли?

– Так…

– Есть опасения, что они, ценнейшие частные собрания, будут разорены восставшим народом. Который всегда прав, но не всегда просвещен, не так ли?

– Так…

– Я, собственно, с вами совещаюсь, Александр Николаевич. Было бы разумно выделить охрану для сбережения ценнейших частных собраний, не так ли?

– Так…

– Составьте, будьте любезны, списочек всех библиофилов, чьи ценнейшие частные собрания могут представлять интерес для уважаемых товарищей потомков.

И он, Дюбуа наивный, составляет такой списочек и приносит, как интеллигент интеллигенту, Луначарскому.

В начале века, надо сказать, очень была популярна идейка среди просвещенной публики, мол, интеллигент МОЖЕТ найти общий язык с бандитом и благотворно на него повлиять – будь бандит хоть членом шайки, совершившей Переворот и расхватавшей портфели с криками «Я – нарком! – И я нарком!»… или будь бандит помельче, половой в трактире-кабаке. Неважно! Бандит есть бандит. Интеллигент есть интеллигент. И если бандит мимикрирует (косит) под интеллигента, общаясь с таковым, то не потому, что благотворно перековался. А потому, что желает побольше слупить с дурака в конечном счете. Тут, надо признаться, интеллигент действительно дурак. Ибо совершенно не изменился с начала века. Говоришь ему, говоришь, примеры убедительные приводишь (как тот же – с Луначарским и Дюбуа), а он по-прежнему – с голой жопой, но в шляпе, в шляпе, да, но, с голой жопой… после общения с бандитом. И-иех-х!

Так что принес Дюбуа списочек с адресами библиофилов.

– Вот спасибо, Александр Николаевич, – говорит растроганный нарком из шайки. – НАША культура перед вами в неоплатном долгу. – Спасибо за Книгу!

– Пожалуйста, – говорит растроганный дурак-интеллигент и идет к своим остальным родственникам Дюбуа, рассказывает им, что и среди бандитов есть люди, способные проникнуться и понять! Особенно когда речь идет о Книге! Дурак какой!

Тем временем, понятное дело, выделяется три грузовика, три команды солдат-матросов, три мандата. И эти грузовики аккуратно и последовательно разъезжают по адресочкам из представленного списка. Тук-тук! Кто там? Охрана ценнейших частных собраний!

Солдаты-матросы предъявляют мандат, а потом выгребают у библиофилов ВСЕ, что на бумаге, – до буковки, до обрывочка. Закидывают в грузовик и – дальше по списочку. Разумеется, грузят гуртом, россыпью, план по валу, вал по плану. Доныне и картошку-то не научились перебирать, а тогда-то… еще и не овощ, а книга…

Пройдясь по всем адресам, грузовики прибывают в три точки – Эрмитажная иностранная библиотека, Библиотека Академии наук, Российская национальная библиотека – ныне в просторечии Публичка. Там все добытое сваливают в подвалы. Все! Под охрану взято.

Мочились, мочимся и будем мочиться по собственному разумению, невзирая на подробнейшие инструкции помполка Шиманкова для личного состава артиллерийского полка. И в чаши – тоже!

Берегли, бережем и будем беречь книгу-источник-знаний в меру своих… знаний. И в подвалах – тоже!

А: учиться, учиться, учиться и учиться – это никакой не наказ свыше, как стало известно. Просто Он ручку расписывал.

В общем, лежат эти ценнейшие частные собрания, ставшие общественным достоянием, в подтапливаемых наводнениями подвалах и гниют в общей куче.

На рубеже двадцатых и тридцатых годов вдруг осенило: э! погибнет же! безвозвратно! это ж не просто книжки-рукописи-раритеты, это ж, по существу, деньги!