Андрей Троицкий - Черный Бумер

— Понял, — кивнул он. — Чего не понять?

Блохин чистил холодные креветки, сок по ладоням и предплечьям стекал в рукава пиджака. Но, увлеченный своим занятием, он этого не замечал. Когда креветки кончились, Блохин расправил на столе салфетку, попросив ручку, начертил подробный план, нарисовал излучину реки, крестиком отметил место, где находится севший на мель буксир. На другой стороне расписал, как добраться до ближнего поселка короткой дорогой.

— Передай Бобрику, что его фотографий у меня много, — сказал дядя Дима. — Какая-нибудь подойдет на паспорт. Ксиву я постараюсь достать, но полной гарантии, разумеется, дать не могу.

Расстегнув бумажник, он выложил все его содержимое на стол.

— Только не думай на эти деньги податься в Армавир к корешу, — Радченко погрозил Блохину пальцем. — Половина Бобрику и Ленке на харчи. Остальное тебе. Купи на рынке штаны без дырок и какой-нибудь пиджак. И в парикмахерскую сходи. Иначе в таком виде тебя на вокзале прихватят менты и выпотрошат, как гуся. Приеду к вам, как только смогу. Тогда ты получишь премию, а Сашка новый паспорт.

Радченко терпеливо дождался, когда Блохин допьет пиво, вывел его на улицу и посадил в такси, наказав водителю довести гостя столицы до вещевого рынка. Сам вернулся домой, переоделся в кожаную куртку, повязал голову косынкой и надел тяжелые башмаки. Он спустился вниз, оседлал мотоцикл «Кавасаки»и вылетел на улицу, чувствуя, что головная боль понемногу отпускает. На загородном шоссе он заставил стрелку тахометра доползти до отметки шесть тысяч оборотов. Разогнав мотоцикл до скорости сто семьдесят километров, он снова почувствовал себя нормальным человеком, а не скотом.

Поветкин спустился с третьего административного этажа на второй и остановился на лестничной площадке, дожидаясь, когда из темноты коридора вынырнет Василий Иванович Самсонов. Спектакль давно закончен, артисты и технический персонал разошлись. На лестнице горит одинокая лампочка в колпаке из металлической сетки. Ни души вокруг. Даже уборщица уже успела кое-как пройтись веником по гранитным ступенькам лестницы и слиняла, отложив уборку коридоров и туалетов до завтрашнего утра.

— Ну, чего, Иваныч? — в полголоса спросил Поветкин.

Самсонов в последнее время выглядел неважно, под глазами темные мешки, кожа серая. Видно, опять провел ночь за картами и выпивкой. Эти веселые увлечения скоро доведут его до паперти.

— Не выходила, — неизвестно чему усмехнулся Самсонов. — Девчонок из кордебалета полчаса как ветром сдуло. А она все сидит в гримерке. Только что поговорила с кем-то по телефону. Я четверть часа проторчал под дверью. Тишина. Не поймешь, чего дожидается. Может быть, вас?

И сокрушенно покачал головой, мол, где мои молодые годы…

— Почему бы и нет? — с достоинством кивнул главреж, раздумывая, не злоупотребил ли он одеколоном. Запах резковатый, на любителя, не каждой бабе понравится. Но к черту эти мелочи, запахи и ароматы. — Она всегда была сообразительной девочкой. Должна все понять.

— Как в русской поговорке: хочешь кататься, люби и саночки возить, — поддакнул Самсонов. — Как говориться, за все на свете надо платить.

— Заткнись, — поморщился Поветкин. — Хватит тут сыпать перлами народной мудрости. Как говорится в русской пословице: топал бы ты до дома. Быстрым шагом. Усек?

— Я вам не нужен? Ну, подстраховать?

— Хрена тут страховать? — главрежа раздражала самодовольная морда Самсонова. — Топай, тебе говорят.

Самсонов лишь пожал плечами и протянул руку, но Поветкин сделал вид, что не заметил дружеского жеста. Ссутулив плечи, Василий Иванович исчез в темноте. Поветкин, проводив его взглядом, дошагал до конца темного коридора, вдоль которого тянулись двери в артистические уборные и другие служебные помещения. Из-под дальней двери пробивалась полоска света. Главреж, постояв на пороге, прислушался. Демидова, не опасаясь, что ее подслушивают, громко разговаривала по телефону.

— Да, конечно, — говорила Лариса. — Я ждала звонка Иностранца. Через пять минут выхожу. Все, жму лапу.

Поветкин выпрямился, поправил узел галстука и без стука толкнул дверь. В комнате, разделенной надвое матерчатыми ширмами, царил полумрак. Верхний свет вырубили, только над столиком Ларисы горели две лампочки в стеклянных колпаках. На полу возле радиатора отопления навалены мешки со старым барахлом и костюмами, которые завхоз никак не удосужится отгрузить в прачечную.