Питер Страуб - Глотка

Он отпустил наконец наши руки.

Марджори потерла ладони.

«Зовите меня просто Билл» попытался изобразить сочувственную улыбку и отступил на шаг назад.

– Моя девочка отведет вас в часовню Вечного покоя. Когда начнется служба, мы пригласим ваших гостей.

Произнеся эти слова, он повернулся на сто восемьдесят градусов и с удивительной для его комплекции скоростью удалился в глубь длинного темного коридора.

«Зовите меня просто Джойс» с улыбкой наблюдала за ним несколько минут, затем сказала:

– Сейчас он включит первую часть музыкальной программы, которая будет фоном для ваших тихих размышлений. Мы уже приготовили стулья, и когда появятся ваши гости, вы должны сесть в левой части первого ряда – там места для членов семьи. – Она подмигнула мне. – И близких друзей.

Прижав правую руку к животу, «Зовите меня просто Джойс» махнула левой в сторону коридора. Джон встал рядом с ней, и они вместе двинулись в эту сторону. Из стереоколонок донеслись звуки органной музыки. Алан шел по коридору, словно лунатик, Ральф гордо шествовал рядом.

– Так значит, человек рождается снова и снова? – продолжал расспрашивать он. – А какова расплата?

Я не слышал, что пробормотал в ответ Алан, но вопрос Ральфа вернул его к действительности, старик поднял голову и пошел побыстрее.

– А я и не знала, что вы один из профессоров, работающих с Джоном, – сказала Марджори.

– Это было совсем недавнее повышение, – ответил я.

– Мы с Ральфом гордимся вами, – Марджори похлопала меня по руке. Мы вошли вслед за другими в огромный зал, наполненный мягким неярким светом и звуками органа. По обе стороны главного прохода, ведущего к подиуму, заставленному венками и вазами с цветами, стояли ряды складных стульев. На платформе за подиумом лежал на покрытом черным сукном столе отполированный бронзовый гроб. Крышка гроба была сдвинута, открывая белое изголовье, на котором покоилась голова Эйприл Рэнсом.

– Ваши брошюры лежат вон там, – «Зовите меня просто Джойс» махнула рукой в сторону стоявшего у стены прямоугольного стола из красного дерева, на котором были кувшин с водой, пластиковые стаканчики и сложенные стопочкой желтые брошюрки.

Все присутствовавшие, кроме Алана Брукнера, оторвали взгляд от Эйприл Рэнсом и посмотрели на желтые книжечки.

– Мы обычно рекомендуем «Хотя я иду по равнине».

Алан продолжал смотреть на тело своей дочери.

– Она выглядит прекрасно даже с этого места, – сказала Джойс и потянула Алана за собой. Джои пошел за ними, все остальные следом. Джойс подвела Алана к гробу, мы все встали вокруг.

Вблизи гроб Эйприл казался большим, как лодка. Тело ее было открыто до талии, на которой лежали сложенные крест-накрест руки. Джойс Брофи наклонилась поближе и расправила складочку на белом жакете Эйприл. Когда она выпрямилась, Алан Брукнер склонился над гробом и поцеловал дочь в холодный лоб.

– Если вам, ребята, что-то понадобится, я буду внизу, в офисе, – сказала Джойс, повернулась и пошла к выходу. Только сейчас я заметил, что на ногах ее были надеты грязные стоптанные кроссовки.

«Зовите меня просто Джойс» явно перестаралась и намазала губы Эйприл слишком яркой помадой. Щеки ее также покрывал неестественный румянец. Белокурые волосы были уложены так, чтобы скрыть шрамы от вскрытия. Смерть искривила морщинки вокруг губ и глаз Эйприл. Она выглядела, словно пустой дом.

– Ну разве не красиво, Джон? – сказала Марджори Рэнсом.

– Хм-хм, – пробормотал Джон.

Алан коснулся напудренной щеки Эйприл.

– Бедная моя девочка, – сказал он.

– Все это так... ужасно, – сказал Ральф.

Алан отошел от гроба и двинулся к первому ряду складных стульев.

Рэнсомы сели слева. Ральф скрестил руки на груди, и я сразу понял, от кого унаследовал этот жест Джон Рэнсом.

Джон уселся через стул от своей матери и через два – от меня. Алан сидел с другой стороны ряда, внимательно изучая желтую брошюрку.

Несколько минут мы молча прислушивались к неподвижно висящей в воздухе органной музыке.

Я вспомнил описание похорон моей сестры. Пришедшие оплакать Эйприл Андерхилл собрались в часовне Холи-Сепульхры. По словам моей матери, она выглядела «красивой и умиротворенной». Моя живая сестренка, которая была такой жизнерадостной и все же иногда пронзительно печальной, с ее непослушными волосами, с вечным хлопаньем дверью, ненавистью к скуке, была опустошена настолько, что выглядела умиротворенной? В таком случае она оставила все мне, передала в мои руки.