Питер Страуб - Магия кошмара

Второе событие, которое потрясло меня и доказало, что я ничего не понимал, что я был хуже слепой собаки, произошло в День Благодарения. Мой отец играл в церкви на пианино, а по особым случаям мы подыгрывали на своих инструментах церковному хору. Я отправился в церковь вместе со всей своей семьей, и там мы репетировали вместе с хором. После я пошел побродить вокруг, пока собирался народ, и увидел, как большая машина подъехала к стоянке у церкви. Это была, наверное, самая большая и самая красивая машина из всех, что я видел. Автомобиль из Миллерс-Хилл, понятно и без слов. Я не смог бы объяснить тогда, но при виде этой машины сердце мое остановилось. Передняя дверца открылась, и из машины вышел цветной мужчина в красивой серой униформе с фуражкой. Он не удостоил взглядом ни меня, ни церковь, ничего вокруг. Он обошел машину спереди и открыл заднюю дверцу с моей стороны. На пассажирском сиденье оказалась молодая женщина, и когда она вышла из машины, солнце осветило ее белокурые волосы и маленький меховой жакет. Я не видел ничего, кроме ее головы, плеч под жакетом и ног. Потом она выпрямилась и посмотрела на меня своими светящимися глазами. Она улыбнулась, но я не смог улыбнуться в ответ.

Я не мог даже пошевелиться.

Это была Эбби Монтгомери, которая привозила в нашу церковь корзины с едой на Рождество и в День Благодарения. Она выглядела постаревшей и похудевшей с тех пор, как я в последний раз видел ее живой, — она не только постарела и похудела, она выглядела так, будто в ее жизни уже не было места никакому веселью. Она подошла к багажнику автомобиля, и шофер открыл его, нагнулся внутрь и достал огромную корзину с едой. Он отнес ее в церковь через заднюю дверь и вернулся назад за следующей. Эбби Монтгомери просто стояла рядом и смотрела, как он носит корзины. Она смотрела. Она смотрела так, будто проникала в каждое его движение, будто только этим она и собиралась заниматься с этого момента всю оставшуюся жизнь. Один раз она улыбнулась шоферу, но улыбка была такой грустной, что шофер даже не попытался улыбнуться в ответ. Когда он все сделал, то закрыл багажник и помог ей устроиться на заднем сиденье, сел за руль, и они укатили.

Я думал: Ди Спаркс был прав, она была жива все это время. Потом я подумал: нет, Мэри Рэндольф оживила и ее, как Эдди Граймса. Но оживление сработало не до конца, только часть ее вернулась назад.

Вот и все, разве что Эбби Монтгомери не привезла корзин с едой в то Рождество — она путешествовала с тетушкой где-то за границей. Не приезжала она и на следующий День Благодарения, просто прислала шофера с корзинами. К тому времени мы уже и не ожидали ее, потому что нам рассказали, что после возвращения Эбби Монтгомери совсем перестала выходить из дома. Она закрывалась в доме и никогда не выходила. Я слышал от кого-то, кто скорее всего знал не больше моего, что в конечном итоге Эбби Монтгомери перестала выходить даже из своей комнаты. Через пять лет она умерла. В возрасте двадцати шести лет. Кто видел, говорил, что выглядела она на все пятьдесят.

Хэт замолчал, а я застыл с ручкой над блокнотом, ожидая продолжения. Когда я понял, что продолжения не будет, я спросил:

— Отчего она умерла?

— Мне никогда об этом не рассказывали.

— И никто так и не нашел человека, убившего Мэри Рэндольф?

Прозрачные, бесцветные глаза на мгновение задержались на мне.

— Убили ли ее вообще?

— А с Ди Спарксом вы помирились? Вы когда-нибудь говорили с ним об этом?

— Конечно, нет. Не о чем тут разговаривать.

Поразительная фраза. Значит, весь этот час он всего лишь рассказывал мне о том, что происходило с ними двумя, а я упустил это. Хэт все еще смотрел на меня своими недосягаемыми глазами. Лицо его стало каким-то особенно мягким, почти неподвижным. Невозможно было представить себе этого человека шустрым одиннадцатилетним мальчиком.

— Теперь, после того, как ты меня выслушал, ответь на мой вопрос, — сказал он.

Я не мог потом вспомнить вопроса.

— Мы нашли то, что мы искали?

Страх — вот чего они искали.

— Думаю, вы нашли гораздо больше, — ответил я.

Он неторопливо кивнул:

— Правильно. Гораздо больше.

Потом я задал Хэту несколько вопросов об их семейном ансамбле, он поддержал себя еще одним глотком джина, и интервью вернулось в обычное русло. Но впечатление от разговора с ним изменилось. После того как я услышал длинную историю без конца о ночи в канун Дня Всех Святых, всё, что Хэт говорил, напоминало разговор с Мэри Рэндольф. Каждое утверждение, казалось, имело два самостоятельных значения: открытое значение, выводимое из последовательности обычных английских слов, и скрытое, гораздо более точное и узнаваемое. Он был похож на человека, разговаривающего со сверхъестественной реальностью в центре сюрреалистического сна, — на человека, ведущего обычную беседу, стоя одной ногой на твердой земле и занеся другую над бездонной пропастью.