Питер Страуб - Магия кошмара

Отец провел капающей губкой у нее под руками, по зарослям на лобке и красно-серой, обвисшей плоти между ног. Через каждые несколько секунд отец выжимал губку в ведро. Он пошлепал по громадным пролежням.

— Это появилось совсем недавно, я думал, такого не будет, если держать ее в чистоте, но... что ж, я делаю все, что могу.

Он потрогал странно жесткую нижнюю простыню.

— Видишь это? Резина. Просто вытираешь, и она опять как новенькая. Если бы не эта штука, нам бы уже пришлось сменить не один матрас. Правда, милая?

Его отец знал, что он в кино.

— Принеси мне еще одно полотенце и простыню из бельевой.

Когда Фи снова вернулся в комнату, отец вытирал резиновую подкладку чистым куском старого полотенца. Он кинул полотенце сверху на груду простыней и взял чистое белье из рук Фи.

— Теперь мы с тобой команда.

Он положил белье на край кровати, выполоскал губку и легко и быстро протер резиновую штуку.

— Не знаю, рассказывал ли я тебе когда-нибудь о своей войне, — сказал он. — Теперь ты уже достаточно взрослый, чтобы начать кое-что понимать.

Фи казалось, что сердце его совсем перестало биться. Во рту стало сухо, как в пустыне.

— Эта война совсем не пикник.

Боб Бандольер наклонил свою жену на бок и протер под ней, взял свежее полотенце, расстелил и опустил Анну на место. Ногти на ее ногах щелкнули друг о друга.

— Я хочу рассказать тебе кое-что — это имеет отношение к розам. — Он с улыбкой посмотрел на Фи. — Ты же знаешь, как я отношусь к розам.

Фи знал, как отец относится к розам.

В ногах у Анны Бандольер Боб развернул чистую простыню и, взмахнув ею, как парусом, накрыл ее тело.

— Я сходил с ума от роз даже тогда. Но я такой человек, я не просто их выращивал, я ими интересовался. Я их изучал.

Он подоткнул простыню под матрас.

Боб Бандольер расправил простыню на теле жены, и Фи увидел, как он мысленно представляет себе туннель за отелем «Св. Олвин».

— Есть один сорт, один цвет роз, который пока никому и никогда не удавалось вырастить. Никогда на свете не было голубой розы. По-настоящему голубой. Ее можно назвать Святым Граалем.

Отец поднял маме одну руку, потом другую и просунул под них простыню.

Он отступил назад, чтобы оценить простыню. Еще раз резко дернул ее, чтобы лежала ровно. Затем снова отошел назад с видом художника, оценивающего только что законченное произведение.

— А все дело в энзиме. Энзим контролирует цвет розы. С годами мне удалось кое-что разузнать об энзимах. В общем, энзим — это биологический катализатор. Он ускоряет химические реакции, при этом не изменяясь. Хочешь — верь, хочешь — нет, но Миллхэйвен, этот городишко — один из мировых центров по исследованиям энзимов для пивоваренных заводов. Энзимы нужны для ферментации, а без ферментации пива не получится. Когда удалось кристаллизовать энзим, выяснилось, что это белок. — Он показал пальцем на Фи. — Ладно, дальше возникла большая проблема. Энзимы очень требовательны. Они вступают в реакцию только с очень маленьким количеством молекул. А некоторые из них реагируют только с одной молекулой!

Он поднял указательный палец к потолку.

— А теперь, что это значит применительно к розам? Это значит, что ты должен быть чертовски хорошим химиком, чтобы создать голубую розу. Тут-то и кроется причина того, что никто пока не смог ее вырастить.

Он сделал паузу для пущего эффекта.

— Кроме одного человека. Я встретил его в Германии в 1945-м и видел его розовый сад. В том саду росло четыре голубых розовых куста. На первом кусте розы были насыщенного темно-синего цвета, цвета чернил в ручке. На втором — розы цвета морской волны; на третьем кусте они были прекрасного бледно-голубого оттенка, как «кадиллак». Все эти розы были прекрасны, но самые красивые росли на четвертом кусте: все оттенки голубого, в линиях и прожилках, темно-синий с небесно-голубым, тонкие мазки небесно-голубого на густом черно-синем фоне. Человек, который их вырастил, был величайшим садовником в истории разведения роз. Но есть еще два момента, которые ты должен о нем знать. Он вырастил эти розы на клочке пустой земли в три квадратных метра в концентрационном лагере во время войны. Он был там охранником. А я его застрелил.

Отец подбоченился.

— Пойдем принесем ужин для этой леди, ладно? Теперь, после ванной, моя детка хочет кушать.

Отец Фи отмерил овсянку в кастрюлю, потом налил туда молока, зажег спичку, и газовая горелка ожила. Он стоял рядом с плитой, держа в одной руке длинную деревянную ложку, а в другой очередную бутылку пива, и вел себя так, будто находится в центре всеобщего внимания.