Дик Френсис - Напролом

– В смысле – подлюга?

– Молодец против овец, а против молодца и сам овца. Он лизал пятки всюду, куда пробивался, и наступал на тех, кто оказался ниже его. Он еще мальчишкой был мерзким подлизой. Однажды на Поле он имел наглость подойти ко мне и заявить, что, когда он вырастет, он станет лордом и тогда мне придется кланяться ему и всем остальным тоже.

– В самом деле?

– Он еще маленький был. Лет восьми, не то девяти. Я ему сказал, что он гаденыш, и надрал ему уши. Он, конечно, нажаловался папаше, и Аллардек прислал мне возмущенное письмо. Ох, и давненько же это было!

Он без особого удовольствия съел кусочек банана.

– Но вот это желание, чтобы люди ему кланялись, – это в нем осталось, я думаю. А иначе зачем ему весь этот бизнес?

– Чтобы выигрывать, – сказал я. – Ведь и мы с тобой тоже стремимся выигрывать, если можем.

– Да, только при этом мы не топчем других. Мы не хотим, чтобы нам кланялись. – Он ухмыльнулся. – Хотя я был бы не прочь, чтобы мне кланялись Аллардеки!

Мы сварили себе кофе. За кофе я позвонил дедушкиным поставщикам, его ветеринару, кузнецу и водопроводчику. Мой вопрос всех чрезвычайно удивил.

Нет, никто из них номера "Знамени" с обведенной красным статьей не получал.

– Да, видно, у крысеныша завелся предатель в собственном доме, сказал дед без особого сожаления. – А кто у него секретарем?

– У него нет секретаря. Он сам ведет дела.

– Хо. Вот у Аллардека секретарь был.

– Ты же мне раз сто говорил, что Аллардек завел секретаря только потому, что секретарь был у тебя. Ты в его присутствии похвалился, что у тебя так много лошадей, что приходится держать секретаря, и он тоже нанял секретаря.

– Ну да, он никогда не мог перенести, чтобы у меня было что-то, чего у него нет.

– И, насколько я помню, – сказал я, – ты был просто вне себя, когда он приобрел тренировочные стартовые кабинки, и не успокоился, пока не завел их и у себя тоже.

– Ну что ж, никто не совершенен! – Дед как ни в чем не бывало пожал плечами. – Но если у крысеныша нет секретаря, кто еще может знать его жизнь как свои пять пальцев?

– Вот в этом-то весь вопрос, – сказал я.

– Мейнард, – уверенно сказал дед. – Больше некому. Мейнард ведь жил с отцом еще долго после того, как женился. Он женился в восемнадцать... глупо, конечно, я это всегда говорил, но у него Бобби был на подходе. А в следующие пятнадцать лет он разъезжал туда-сюда; он считался помощником Аллардека, но то и дело мотался в Лондон заключать все эти сделки. Какао, представляешь? Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-то сделал состояние на какао? А Мейнард сделал! Аллардек долго пыжился, повсюду рассказывал, какой у него сын толковый. А моего сына уже не было в живых. Я ему однажды напомнил об этом, довольно резко. И с тех пор он заткнулся.

– Мейнард не станет губить карьеру Бобби, – сказал я.

– А почему нет? С тех пор как Бобби женился на Холли, Мейнард с ним даже не разговаривает.

Холли мне говорила, что если Мейнард хочет что-то передать сыну, он приказывает своему ручному адвокату ему написать. И пока что все письма были насчет того, чтобы Бобби вернул Мейнарду деньги, которые тот одолжил ему после окончания школы, чтобы купить машину. Холли говорит, Бобби был так благодарен отцу, что написал ему письмо, в котором говорил "спасибо" и обещал когда-нибудь эти деньги вернуть. Вот теперь Мейнард их с него и тянет.

– Просто поверить не могу!

– Это чистая правда.

– Вот ублюдок!

– Ну вот уж нет! – сухо возразил дед. – Мейнард кто угодно, только не ублюдок. Он вылитый Аллардек. Та же самая поганая ухмылочка. Такой же надменный. Жидкие волосы, подбородка все равно, что нет. И крысеныш этот тоже весь в них.

Крысеныш, то есть Бобби, любому постороннему показался бы самым обычным человеком с нормальным подбородком и довольно приятной улыбкой, но я промолчал. В доме Филдингов никогда не будут относиться беспристрастно к грехам и недостаткам Аллардеков.

Я провел у деда весь день и вечером вместе с ним обошел конюшни. Было всего половина пятого, но зимние дни коротки – на улице уже темнело, и в денниках горели желтые лампочки.

Конюхи, как всегда, суетились, выгребая навоз, разнося сено и воду, прибирая в денниках. Старый главный конюх (на которого, кстати, дед никогда не орал) обходил конюшни вместе с нами, обмениваясь с дедом короткими замечаниями по поводу каждой из пятидесяти или около того лошадей. Они беседовали тихо, серьезно и сосредоточенно. В их голосах слышалось некое сожаление.