Джон Kаppe - В одном немецком городке

– Помост,– пробормотал он, и его угасающий взор метнулся в сторону Тернера, вспыхнул на мгновение и снова потух.

– Это фантастика – как Зибкрон знает английский язык! – возликовал Зааб.– Днем Зибкрон – Пальмерстон, ночью он – Бисмарк. Сейчас вечер, и он, как видите, совмещает в себе и того и другого… Помост. Даст бог, они установят на нем виселицу для этого сволочного типа. Вы слишком к нему снисходительны, Зибкрон.– Он поднял бокал и предложил пространный тост за Брэдфилда, отягощенный мало подходящими к случаю комплиментами.

– И Карл-Гейнц тоже фантастически знает английский,– пролепетала фарфоровая куколка.– Ты слишком скромен, Карл-Гейнц. У него язык такой же хороший, как и у герра Зибкрона.

Фрау Зааб было совершенно наплевать на Зибкрона. Да, в сущности, и на любого мужчину, чьи достоинства ставились выше, чем достоинства ее супруга. Ее реплика оборвала нить разговора, и он упал, как воздушный змей, и даже у Зааба уже не хватило сил запустить его снова. – Вы сказали: запретите ему.– Зибкрон взял серебряные щипцы для орехов; его пухлая рука медленно поворачивала их перед пламенем свечи, отыскивая какое-нибудь предательское несовершенство. Стоявшая перед ним тарелка была безупречно очищена от остатков пищи –словно вылизанное языком блюдечко кошки. Он был бледный, холеный, угрюмый, примерно одного возраста с Тернером и чем-то напоминал метрдотеля или директора гостиницы – человека, привыкшего ходить по чужим коврам. Лицо у него было округлое, но жесткое, и рот жил на этом лице своей, обособленной жизнью – губы размыкались, чтобы выполнить ту или иную функцию, и смыкались снова, чтобы выполнить другую. Слова не служили ему средством выражения, а лишь средством вызвать на разговор других, за ними таился безмолвный допрос, начать который мешала усталость или холодное глубокое равнодушие омертвелого сердца.

– Ja. Запретите ему,– повторил Зааб, навалившись –грудью на стол, чтобы все могли лучше слышать.– Запретите всякие там митинги, демонстрации. Запретите это все. Как коммунистам, которые только тогда, черт побери, и понимают… «Зибкрон? Sie waren ja auch in Hanover!» (Вы тоже были в Ганновере! (нем.)) Да, и Зибкрон был там? Почему он не запретил все это? Ведь это же какие-то дикие звери – все они там. И они набирают силу, nicht wahr (Разве не так (нем.)), Зибкрон? Великий боже, у меня тоже есть кое-какой опыт.– Зааб был человек немолодой и как журналист сотрудничал в свое время во многих газетах, но большинство из них исчезло с лица земли, когда окончилась война. Какого сорта опыт довелось приобрести герру Заабу в те времена, ни у кого не вызывало сомнения.– Но у меня никогда не было ненависти к англичанам. Вы можете подтвердить это, Зибкрон. Das kцnnen Sie ja bestдtigen. Двадцать лет я писал об этой сумасшедшей стране. Я был критичен – чертовски критичен порой,– но я никогда не был против англичан. Нет, никогда не был,– заключил он свою речь, так невнятно пробормотав последние слова, что это сразу поставило под сомнение все им сказанное.

– Карл-Гейнц фантастически за англичан,– произнесла его куколка-супруга.– Он ест по-английски, пьет по-английски.– Она вздохнула, словно давая понять, что и остальная его деятельность также носит несколько английский характер. Эта куколка довольно много ела; она еще продолжала что-то пережевывать, а крошечная ручка ее брала очередной кусок, готовясь отправить его в рот.

– Мы перед вами в долгу, Карл-Гейнц,– с тяжеловесной веселостью сказал Брэдфилд.– Да продлится ваша деятельность многие лета.– Он лишь полчаса назад возвратился из Брюсселя и за столом почти все время не спускал глаз с Зибкрона.

Миссис Ванделунг, жена голландского советника, уютно закутала в меховую накидку свои внушительные плечи и самодовольно сообщила:

– Мы ездим в Англию каждый год. Наша дочка учится в школе в Англии, и наш сын учится в школе в Англии…– Она продолжала лепетать. Все, что она любит, чем дорожит, чем восхищается,– все так или иначе имеет отношение к Англии. Ее скелетообразный муж коснулся пре лестного запястья Хейзел Брэдфилд и кивнул, засветившись отраженным восторгом:

– Всегда! – прошептал он, словно заклятие. Хейзел Брэдфилд, выйдя из задумчивости, улыбнулась

ему довольно мрачно, не сводя все еще отрешенного взгляда с серой руки, касавшейся ее запястья.

– Как вы милы сегодня, Бернард,– сказала она любезно– Берегитесь, дамы могут приревновать вас ко мне.– Однако шутка прозвучала не слишком одобряюще – в голосе сохранилась неприятная, резковатая нотка.