Эллис Питерс - Монаший капюшон

– Это ты очень хорошо придумал, – промолвил монах с теплотой в голосе, – Ифор будет тебе рад. Но если надумаешь захватить с собой Эдви, лучше сразу скажи старику, как вас различать, – глаза-то у него небось не такие острые, как у меня.

В ответ приятели ухмыльнулись, а Эдви сказал:

– С Эдвина еще причитается за ту трепку, которую задал мне сержант, да и за ночку, что я скоротал в аббатской темнице. Так что, думаю, в Малийли меня всегда будут встречать как желанного гостя!

– А я, – шутливо запротестовал Эдвин, – две ночи промаялся в гораздо худшем месте.

– Ты? Да на тебе ни царапины не было! Ты там как сыр в масле катался под присмотром Хью Берингара!

Не долго думая, Эдвин ловко ткнул племянника в живот, а тот моментально подставил дядюшке подножку, и оба со смехом покатились по полу. Некоторое время Кадфаэль терпеливо смотрел на их возню, а потом ухватил забияк за густые, курчавые вихры и растащил в стороны. Оба тут же, как ни в чем не бывало, вскочили на ноги, широко улыбаясь, но вид у озорников был далеко не такой, как прежде.

– Ну и парочка, не приведи Господи, – Ифор, сын Моргана, еще хлебнет с вами горя, – пробурчал Кадфаэль, впрочем вполне добродушно. – Эдвин, ты ведь теперь важная птица, владелец манора, или станешь им, как только в лета войдешь. Тебе не мешало бы кое-чему поучиться, в том числе и вести себя соответственно. Разве такой пример должен дядюшка подавать племяннику?

Эдвин тем временем отряхнулся, выпрямился и, глядя на Кадфаэля, с неожиданной серьезностью произнес:

– Ты прав, я и сам думал о своих новых обязанностях. Я еще мало что знаю, и мне многому предстоит учиться, но я сказал лорду аббату... Мне это не нравится, и никогда не нравилось, что мой отчим затеял тяжбу с Эльфриком и сделал сына свободного человека своим вилланом. Вот я и спросил у аббата, могу ли я отпустить человека на волю прямо сейчас, или надо дожидаться совершеннолетия и вступления во владение манором. А лорд аббат ответил, что при желании это можно сделать, и он мне в этом поспособствует. Понимаешь, мне кажется, что Эльфрик и Олдит...

– Э, да я ему сто раз говорил, – вмешался Эдви, который, встряхнувшись точно зверек, развалился на лавке, – что Олдит и Эльфрик влюблены друг в друга по уши, и как только Эльфрика признают свободным, они, конечно, поженятся. А этот Эльфрик – толковый малый, он даже грамоту знает. Вот из кого получится дельный управляющий для Малийли, когда аббатство передаст манор Эдвину.

– Ты? Мне? Сто раз говорил? Будто я и без тебя не знал, что он ей нравится, хоть Эльфрик никогда не признавался ей в любви. И что ты вообще можешь понимать в манорах и управляющих – ты и плотничать-то еще не выучился!

– Да уж всяко побольше тебя, тоже мне лорд выискался!

Приятели снова принялись за свое: обхватив друг друга, они барахтались, словно медвежата. Эдви тягал Эдвина за густую каштановую шевелюру, а тот щекотал его под ребрами, так что Эдви заходился от смеха.

Кадфаэль сгреб парочку в охапку и оттащил к двери.

– А ну выметайтесь! Подыщите более подходящее местечко для своих дурацких забав. По мне, так медвежья берлога вам лучше всего подойдет.

Монах и сам почувствовал, что повел себя как отец, ворчливо выговаривающий своим детям, и, несмотря на нарочито суровый тон, в голосе его прозвучала любовь и гордость за этих проказников.

На пороге приятели оторвались друг от друга и обернулись к Кадфаэлю: на лицах их сияли улыбки. Тут Эдвин вспомнил наказ матери и заговорил торопливо и смущенно, оттого что чуть не забыл о ее поручении:

– Брат Кадфаэль, пожалуйста, навести мою матушку, прежде чем мы уедем. Ты придешь, правда? Она очень просит!

– Приду, – отозвался Кадфаэль. Отказать в этой просьбе он был не в силах. – Приду обязательно!

Монах долго смотрел им вслед. Ребятишки направились через двор к сторожке, оживленно о чем-то споря. Шли они в обнимку, однако в любой момент готовы были обменяться тумаками.

"Одно слово – мальцы, – размышлял монах. – Экие чудные: как прижмет – друг за дружку горой стоят, а чуть отпустит – ну резвиться, ровно щенята. Но в серьезном деле не подведут".

Кадфаэль вернулся в свой сарайчик и запер дверь на засов, желая отгородиться от всего мира, даже от брата Марка. Внутри было сумрачно и тихо, потемневшие бревенчатые стены да синеватый дымок, вьющийся над жаровней. Обитель стала его домом, а вдобавок в ее стенах он имел это прибежище, место для уединения и размышлений. Чего еще желать старому монаху?