Эллис Питерс - Монаший капюшон

Что ж, придется смириться – коли добровольно связал себя обетом, негоже пренебрегать им, если что-то тебя не устраивает. Сказать, что Кадфаэль поклонился, было бы слишком, он склонил голову, точно низкорослый, но крепкий бодливый бычок, изготовившийся к бою, и хмуро промолвил:

– Я повинуюсь данному мне повелению, как предписывает мой долг.

Спустя четверть часа Кадфаэль сидел в своем сарайчике с братом Марком. Дверь была плотно закрыта, словно для того, чтобы не выпускать наружу возмущение и негодование, переполнявшие брата Марка даже больше, чем его старшего друга.

– Но ты, приятель, в отличие от меня, никакого приказа не получал, – произнес Кадфаэль.

– Об этом-то я и думал, – приободрясь, отозвался Марк, – да боялся, что ты меня в расчет не берешь.

– Господь свидетель, – вздохнул Кадфаэль, – тут кругом мой грех, и не стал бы я впутывать тебя в это дело, кабы не крайняя нужда. И наверное, я не должен... Может, стоило бы предоставить ему самому о себе позаботиться, но ведь сейчас все против него...

– Против него, — задумчиво повторил Марк, сидя на лавке и покачивая ногой. – Это ты, надо думать, о том пареньке, что вышвырнул в реку штуковину, которую мы так и не нашли, но надеялись, что это не склянка. Как я слыхал, он еще почти ребенок, а в Писании сказано, что нам надлежит попечение о малых сих.

Кадфаэль посмотрел на юношу с благодарностью и любовью. Сам-то он тоже почти ребенок, года на четыре постарше того, другого. Трех лет от роду Марк остался без матери и рос, не зная заботы и ласки, получая из милости кров и пропитание, тогда как Эдвина любили, баловали и во всем ему потакали до его недавней размолвки с отчимом. Но теперь не Марку, а Эдвину грозила беда.

– Он – парнишка толковый и расторопный, Марк, но он положился на меня. Я обещал позаботиться о нем, и он ждет от меня вестей. Хотя он сумел бы, пожалуй, и сам выкрутиться.

– Ты только скажи, куда идти и что делать, – добродушно отозвался Марк, – и все будут исполнено.

– Ладно, – согласился Кадфаэль, – но пойдешь только после мессы. Ты не должен пропускать службы и навлекать на себя подозрение. И обещай мне: случись неладное, ты будешь держаться в стороне, ни во что не лезть и соблюдать осторожность. Ты меня понял?

– Понял, понял, – улыбнулся в ответ брат Марк.

К десяти часам утра, когда в аббатстве начали служить мессу, Эдвин был уже по горло сыт послушанием и добродетелью. Так долго бездельничать ему не приходилось, наверное, с тех пор, как, возжелав свободы, он выбрался из колыбельки и уполз на двор, где и был изловлен рассерженной Ричильдис под колесами телеги. Тем не менее, он обещал брату Кадфаэлю ждать и не высовываться, и слово свое держал. Только посреди ночи, под покровом темноты, парнишка осмелился поразмять ноги. Он облазил все закоулки предместья вокруг ярмарочного поля и возле ведущей на Лондон дороги и вернулся на сеновал задолго до того, как на востоке забрезжил рассвет. Теперь он сидел на пустой бочке, нетерпеливо болтал ногами, грыз оставленное Кадфаэлем яблоко и изнывал от скуки. Больше всего ему хотелось, чтобы хоть что-нибудь да случилось. Говорят, что желания – те же молитвы. Желание Эдвина исполнилось, пожалуй, даже слишком быстро. Привыкнув к цокоту копыт проезжавших по предместью коней и голосам случайных прохожих, он поначалу не обратил внимания на обрывки разговора и приближавшуюся дробную лошадиную поступь. Но тут большие двойные двери конюшни неожиданно распахнулись, ударившись о стены, и снизу донесся глухой стук копыт по утоптанному земляному полу.

Эдвин приподнялся и замер, напряженно прислушиваясь. Видать, в конюшню заводили в поводу лошадей. Вот одну завели... вторую... Тяжелый топот сменился легким постукиванием – наверное, привели мулов. Две лошади, один или два мула, а с ними, как пить дать, два конюха. Парнишка забыл о своем яблоке и боялся даже пошевелиться. "Да все обойдется, – успокаивал он себя, – поставят лошадок в стойла и уберутся. Придется пока притаиться да посидеть тихо".

Посреди чердачного пола находился люк с тяжелой подъемной крышкой. Он служил для того, чтобы конюхи могли взбираться за сеном прямо из конюшни, не вылезая наружу и не поднимаясь по чердачной лестнице. Эдвин соскользнул с бочки, распластался на крышке люка и приник ухом к щели. Он услышал, как молодой конюх успокаивал норовистого коня, ласково поглаживая по холке.

– Тише, тише, красавец ты мой, славный коняга. Я тебе так скажу, – обратился он к своему спутнику, – старик знал толк в лошадях. Этот бедняга совсем застоялся, разве это дело – держать скотину без работы?