Василий Ардаматский - Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов (Рисунки А. Лурье)

— Я, — послышался спокойный голос доктора.

Офицер махнул рукой, один из солдат, стоявших возле доктора, подтолкнул его автоматом в спину.

Романа Федоровича вывели из сарая, и через минуту тишину прошила короткая автоматная очередь.

— Вы всё поняли? — спросил офицер, оглядывая пленных. — Эта однорукая обезьяна, решившаяся бороться против великой армии фюрера, расстреляна. Мы знаем, что именно он подготовил побег. По приказу командования это осиное гнездо ликвидируется.

Офицер вышел из сарая. Солдаты цепочкой потянулись вслед за ним. Раненые стали опускаться на землю.

Баранников стоял, не сводя глаз со светлого прямоугольника ворот, за которым зеленел луг. Он еще не верил. Просто не мог себе представить Романа Федоровича мертвым.

Как это может быть? Ведь только что он разбудил доктора, сказал, что едут солдаты. А тот сказал так спокойно: «Ну и черт с ними!» Только что прошел через ворота в тот зеленый мир жизни. И вдруг — мертв. Нет, этого не может быть!

Баранников вышел из сарая и сразу увидел Романа Федоровича. Он лежал на боку, подложив руку под голову, будто спал на утреннем солнышке. Но трава возле него была обрызгана кровью. Сергей Николаевич перевернул Романа Федоровича на спину и потряс его — он все еще не верил, что доктор мертв.

Баранников поднял Романа Федоровича на руки, внес в сарай и положил на его место — на разломанную телегу. Он всматривался в знакомое лицо, уже ставшее землистым.

Подошел дядя Терентий, молча постоял рядом и тихо сказал:

— Какого человека убили! Он всех нас стоил. И ведь знал, что его убьют. Когда проходил сейчас мимо меня, тихо сказал: «За старшего будет Баранников». Так что ты, Сергей, не сламывайся. Ты теперь за всех в ответе…

Остаток дня и ночь раненые провели в оцепенении. Даже стонали меньше и тише…

На рассвете умер танкист. Он уходил из жизни тяжело, бредил, кричал страшным голосом, стонал, бился. А в последние минуты сознание вдруг вернулось к нему. Он схватил Баранникова за руку и, судорожно дыша, заговорил быстро-быстро, точно боясь не успеть сказать все, что нужно:

— Они убили доктора… убили… видел? Как бы не забыть. Этот в плаще с приметой… У него большая родинка под ухом, не забудешь? Мы его найдем.

Припомним ему нашего доктора. Я буду иметь с ним дело, слышишь, я, только я. Я ему… — Из горла танкиста вырвался хрип, и некоторое время он молчал, а потом опять заговорил, жарко дыша и торопясь: — Они нас боятся. Ты видел? Боятся, сволочи! Это хорошо. Не зря боятся. Как только мой танк выйдет из ремонта, я знаю, куда идти. Туда дорога прямая… через ольшаник, потом речка… То, что мост взорван, не беда… — Танкист снова начал бредить, голос его становился все тише, — Башенный, не зевай! — были его последние слова.

Танкист умолк и будто потянулся всем телом.

Баранников и дядя Терентий вынесли его из сарая и с помощью двух легкораненых похоронили в балочке. Вот здесь и было то самое «верхнее помещение». Баранников видел его впервые: зеленый неглубокий овражек, и на дне его — земляные бугорки.

Вернувшись в сарай, Баранников, измученный, обессиленный всем пережитым, упал на свое место…

Дядя Терентий еле растормошил его:

— Сергей, вставай! Сергей!

Баранников медленно открыл глаза.

— Вставай, Сергей. Эти гады еще что-то затеяли.

По сараю ходили солдаты и с ними человечек с коричневым лицом.

— Всем выйти из сарая! Всем выйти из сарая! — беспрестанно повторял человек с коричневым лицом.

Из сарая вышло человек сто пятьдесят. Наверное, столько же подняться не смогли.

Тех, кто вышел, солдаты торопливо построили в колонну по четыре человека. С боков колонны встал конвой. Послышалась команда: «Вперед!» — и колонну погнали по дороге, уходившей к лесу. Когда прошли метров двести, колонну обогнали две автомашины с солдатами. Третья машина осталась у сарая.

Колонна огибала взгорок, в это время позади затрещали автоматы.

— Понял, что, ироды, делают? — тихо спросил дядя Терентий, который шел рядом с Баранниковым.

— Понял.

У самого леса дорога резко повернула, и все увидели, что сарай охвачен пламенем.

Баранникова знобило, дрожащими пальцами он взял руку Терентия:

— Танкист-то молодец какой! Приметил, что у этого, в плаще, под ухом родинка.

Умирал человек, а ненависть брал с собой…

Шли весь день и часть ночи. За это время пристрелили одиннадцать человек-тех, кто не в силах был идти. Одиннадцать человек. Этот страшный счет вели дядя Терентий и Баранников.