Платон Обухов - Охота на канцлера

— Максимально возможных! — воскликнул канцлер, и «Блауэр Шпэтбургундер» забулькал у него в горле.

За «регенсбургером» последовал другой баварский деликатес — запеченная с миндалем рыба «фельшен», разновидность лосося. Ее выловили в Бадензее за полчаса до того, как поджарить в духовке.

«Фельшен» полагалось запивать баварским белым «Меерсбургером», однако фон Мольтке упрямо тянул свой «Рейнрислинг». Министр подносил к губам бокал в форме луковицы с обрезанным верхом. Пузырьки, поднимавшиеся на поверхность, били в нос и распространяли нежное благоухание. Насладившись им в течение нескольких секунд, фон Мольтке опрокидывал бокал.

Он почти ничего не ел. То ли баварская пища была ему в принципе противна, то ли министр не желал перебивать ее запахами изысканный аромат вина.

А официант уже расставил тарелки со «швайншаксен» — жареной свиной ножкой. Фон Мольтке для виду поковырял ее ножом, съел маленький кусочек и снова обратил все внимание на вино.

— Вы совсем ничего не едите. Не заболели ли? — озабоченно нагнулся к нему канцлер.

В глазах Фишера заплясали веселые огоньки.

— Нет. Я здоров. Но, видимо, совершил ошибку, пообедав перед тем, как приехать сюда, — сухо ответил министр.

— Тем лучше! — неожиданно воскликнул канцлер. — Это дает нам возможность, не откладывая, поговорить о делах!

Шпеер отодвинул от себя тарелку с недоеденным «швайншаксеном» и обратился в слух.

— Я хотел посоветоваться с вами относительно германской политики в польских делах. — Канцлер вытер рот салфеткой и дождался, пока его бокал вновь не наполнят вином. — Моя речь в Мюнхене вызвала неоднозначную реакцию…

Он испытующе посмотрел на собеседников. Канцлеру хотелось выслушать их мнение.

— Да. Поляки прямо обвинили вас в том, что ваша речь в Мюнхене — прямой призыв к объявлению войны Польше, — заметил Шпеер.

— А что скажете вы, фон Мольтке? — живо повернулся к министру Фишер.

— Во время второй мировой войны Польша стала немецкой за тридцать шесть дней. Война была объявлена 1 сентября, а уже 6 октября эта страна стала частью германского рейха. Думаю, сейчас на оккупацию Польши бундесверу понадобится максимум три дня.

— Три дня?!

Фишер подался вперед. Его лицо изобразило крайнюю заинтересованность.

— За полвека усовершенствовались коммуникации. Польша покрыта сетью дорог, аэродромов. А наши войска способны быстро двигаться… Варшавского пакта более не существует и Россия нам не помеха. Помимо этого, население деморализовано дороговизной жизни, некомпетентностью правительства. Военная разведка пришла к выводу, что, если социально-экономическая ситуация в стране не изменится, поляки будут рады приходу к власти Германии. Уже сейчас там ведутся настойчивые разговоры о том, что неплохо бы злотый заменить на сильную германскую марку… — глаза министра обороны и вооружений хищно блеснули.

— Словом, вы предлагаете продумать вопрос об оккупации Польши? — усмехнулся Фишер.

На самом деле ему было не до смеха. Гельмут Фишер понимал: так же, как фон Мольтке, в Германии думают многие. Пока он выпускает из котла пар тем, что произносит двусмысленные речи, намекает на возможность нового наступления на Польшу. Но ведь придет время, когда от него потребуют определиться окончательно… И если его выбор не устроит фон Мольтке и ему подобных, быть может, придется уйти с политической арены!

— Можно называть это по-разному: «оккупация», «восстановление исторической справедливости», «воссоединение Германии», — пожал плечами фон Мольтке. — Дело не в названии. Мы не философы.

— Тогда… кто же мы?

Шпеер то ли хотел вызвать фон Мольтке на дискуссию в присутствии канцлера, то ли и в самом деле растерялся.

— Наша наипервейшая задача — выражать национальные интересы Германии. — Голос фон Мольтке звучал сурово, почти вдохновенно. — А сейчас эти интересы требуют распространения юрисдикции берлинского правительства на польские земли. Как можно добиться этой цели? Экономическими средствами? Возможно, но сомнительно. Политическими и дипломатическими? Еще сомнительнее. Значит, остаются военные. Как говорил Бисмарк, когда дипломаты и торговцы замолкают, в разговор вступают пушки.

— Но поймет ли вас немецкий народ? — впервые за все время подала голос Эмма Фишер. — Я помню, кто-то из великих сказал: «Не может быть свободным народ, угнетающий другие народы…» Неужели вы беретесь отыскать немцев, готовых добровольно расстаться со своей свободой?