Крэйг Томас - Последний ворон

– Его увезли в больницу. Остановка сердца. – Неужели пока она здесь... у него уже остановилось сердце? Нужно спешить. Она посмотрела на девушку и на зажатую в горячих влажных руках трубку, в которой скопилось все отчаяние Джона. – Вы разве не слышали "скорую помощь"? – стараясь казаться спокойной, язвительно спросила она.

– Странно, я еще сказала Биллу, что, по-моему... – казалось, девушка, нахмурившись и глядя вниз на шевелившую помятый половик ногу в босоножке, о чем-то думала. Потом опять подняла глаза. – Ой, извините. Алан, знаете, был такой милый. – В прошедшем времени. Остановка сердца. Стоп. – Надо скорее сказать Биллу. – Лиловое платье скрылось за дверью.

Милый?..

Щеки намокли, в глазах туманилось. Она услышала, что кто-то взахлеб рыдает. Эта безмозглая девчонка! Эта шлюха! Кэтрин бешено трясло от охватившего ее чувства вины. Издалека доносился голос Джона, пронзительный, настойчивый, словно птичий щебет. Она вдруг вспомнила, как заострившийся нос отца исчез под полупрозрачной кислородной маской, которую натянули на лицо. О, Боже, подумала она, полная безысходного отчаяния и вины. О, милостивый Боже...

Прижала трубку к заплаканному лицу.

– Джон, мне нужно ехать. Позвони мне в больницу, а сейчас я должна ехать!

Она подумала о нелепости всего этого – примирения у изголовья умирающего, вычеркивания прожитых лет, стирания написанного с грифельной доски. Но она обязана это сделать, а он должен остаться жить – теперь, прямо сейчас.

– Кэти, черт возьми, ты, бешеная сука, они же хотят меня убить! Убить, потому что я знаю, как они это сделали, почему произошла катастрофа. Я знаю, будь ты проклята! Вытащи меня отсюда, – это был скорее вопль отчаяния, чем просьба. И продолжал тихой скороговоркой: – Я не могу взять здесь машину напрокат – меня выследят. И оставаться здесь не могу. Тебе нужно приехать сегодня ночью, ты слушаешь? Могла бы добраться к утру. Здесь есть место, где ты...

– Не могу я сейчас, Джон! – закричала она в ответ.

Комната создавала резкое ощущение замкнутого пространства, ловушки, которое лишь усугублялось мыслями о положении, в котором оказался он. Ее больше мучило чувство собственной вины, нежели мысль о грозившей ему опасности, какой бы она ни была. Взять машину и ехать за двести миль? Озеро Шаста? Она не могла вспомнить, почему он оказался там, вспомнить смысл его... навязчивой идеи, овладевшей им в последние месяцы. Его слова, доносившиеся по телефону Бог знает откуда, имели не больше смысла, чем во время детской игры в "испорченный телефон", когда в конце они доходили в искаженном, бессмысленном виде. Она понимала, что все сказанное им имело смысл, но его страхи и отчаяние реально касались его. Не ее. Не опасность, грозившая ему, пугала ее, заставляла действовать и вызывала чувства беспомощности, вины и жалости.

– Кэти!

– Джон, позвони в приморскую окружную больницу... ну пожалуйста, – расплакалась она. Закат всеми красками высветил детали саксофона; в сумраке комнаты ярко засветились разбросанные диванные подушечки. Комната как бы стряхнула с себя все, что не любила здесь Кэт. – Джон, я буду там минут через десять-пятнадцать... позвони мне туда!

Она, дрожа от нетерпения, бросила трубку, прервав его на полуслове. Схватила сумочку и побежала к машине, чувствуя, что надо было ехать с отцом на санитарной. Надо было...

Русский солдат скрылся в расщелине, и Хайд не мог его видеть, если только не высунуться из-за ветвей можжевельника, наделав шуму и став видимым силуэтом для оставшихся внизу. Повисев неподвижно, ароматный дымок сигареты медленно поднялся кверху. Он по-прежнему видел крепкую фигуру сержанта, хотя тот подвинулся, опершись о тоненькую косую березку, силуэты остальных трех солдат... Царапанье, грохот осыпающихся камней, тяжелое дыхание карабкающегося наверх парня. Хайд увидел мелькающую внизу голову в зимней шапке, широкие вздымающиеся плечи, цепляющиеся за камни голые руки.

Ему пришлось напомнить себе, что надо дышать. Судорожно сдавило грудь; казалось, в ней свистело, как на открытом ветру уличном перекрестке. Он сцепил руки, словно хотел согреться – по крайней мере так они не тряслись. Сжимая пистолет – старый "Хеклер энд Кох" с подогнанной по руке рукоятью, понимая его бесполезность как оружия, но испытывая желание ощутить в руке тепло металла и пластмассы, он чувствовал, как все шире открывает глаза, словно кролик, парализованно застывший в свете фар. Теперь было слышно, как солдат ругался, почти шепотом, чтобы не услыхал сержант. Снизу раздавались отрывистые самодовольные выкрики, солдат время от времени отвечал на них ворчливым тяжелым шепотом, пересыпая свои слова ругательствами и проклятиями. Это ничуть не притупляло в Хайде чувство надвигающейся опасности. Он, как взведенная пружина, с пробегающей по плечам и щекам дрожью, просто ждал, когда в ветвях можжевельника появится туповатое молодое лицо.