Крэйг Томас - Последний ворон

– Нам нужен адрес, пока больше ничего, – сказал Годвин. – Ваш клиент знает, о каком адресе речь. Попросите Хьюза, мистер Ноули, назвать его, и тогда, думаю, вы с ним пока что сможете отправиться по домам.

– Только адрес?

Годвин кивнул. Ноули раздумывал, распространяя аромат дорого лосьона после бритья, лоб блестел от пота. Затем кивнул.

– Хорошо. Не вижу, почему бы моему клиенту не помочь вам, в обмен на...

– Достаньте адрес, мистер Ноули. Чемберс ухмыльнулся в спину адвоката.

– Я бы не доверил ему даже талонов на оплату автостоянки, – проворчал он, снимая трубку. – Позвонить старику?

– Сначала суперинтенданту. Пусть подготовит несколько человек. Сэру Кеннету сообщу я... если премьер-министр отпустит его отдохнуть на пару минут. – Он посмотрел на стол. – И уберите-ка с моих глаз эти картинки, слышите?

Две минуты спустя открылась дверь, и Ноули вернулся в комнату. Видно было, что невозмутимый полицейский из особого отделения одобрял развитие событий.

– Мой клиент...

– Адрес, мистер Ноули.

– Это находится недалеко от Юстона. Над пустой лавкой на углу Драммонд-стрит и Кобург-стрит.

– Номер!

Ноули сообщил номер.

– Я полагаю, что мой клиент был вам очень полезен, причем по своей доброй воле.

Чемберс махнул рукой.

– Меньше слов! – оборвал он. – Суперинтендант? О'кей, вот вам адрес... Да. Установите наблюдение. Да-да, сэру Кеннету сообщу. – Одновременно с Годвином он поглядел на настенные часы. Почти половина одиннадцатого. Годвин подумал, сколько времени было потеряно после отъезда Обри на то, чтобы вытаскивать с обедов и из чьих-то постелей управляющих банков, перед этим нажимая на вышестоящее начальство! Теперь эти часы казались потерянными напрасно.

– Быстро давайте старика, – тихо произнес он. – Потом как можно скорее отправляйтесь туда. Хьюз, черт возьми, слишком долго тянул волынку!

В свете фонаря с той стороны темной, продуваемой ветром улицы его часы показывали десять часов. Пакистанская бакалейная лавка там, за фонарем, еще открыта. Туда несколько минут назад зашли двое покупателей. Кроме как о времени, ни о чем не думалось. Он уставал от острого ощущения уходящего времени, но это все же лучше, чем другие мысли и чувства. Сцепил не находившие себе места руки за спиной. Гулко забилось сердце – проезжавшая по улице машина замедлила движение, но, обогнув знак, ограждающий место дорожных работ, скрылась из виду.

Мелстед попытался было отойти от окна, но нависшая позади темнота давила, ощутимо толкала к занавескам, заставляя выглядывать на улицу. Затекла левая рука. Несмотря на отопление, ему было холодно. Он зримо представлял пустой магазин внизу, казалось, слышал, как там бегают крысы и мыши.

Боже, как он ненавидел это место!

Теперь он думал о нем с отвращением, как наблюдающий со стороны аристократ. Раньше он пользовался этой квартирой довольно охотно, уступал ее другим лицам его круга. Она была их доставившим столько удовольствия... борделем – помягче слова не подберешь. И это место, черт побери, принадлежало ему! Он возненавидел его только сейчас, когда из места, где его ждали любовные утехи, оно превратилось в нору, где приходилось прятаться. Кеннет просто изумился, когда он стал отрицать, что кому-то здесь в мыслях или на деле причинялся вред. Но ведь Кеннет во многих отношениях чересчур строг в вопросах нравственности... упорный и неотвязчивый, вроде хорька, который не уйдет со взятого им следа. Хотя и старый друг... возможно, именно потому, что старый друг. Кеннет непонятно почему явно был убежден, что в отношении его совершено предательство.

Но именно осуждение со стороны Кеннета, близость Кеннета переменили его отношение к этому месту, сделали улицу за окном омерзительной и жалкой. Квартира – если бы он включил свет, это было бы видно – заново отремонтирована, со вкусом обставлена не для того, чтобы излишне восхищаться, а чтобы отдыхать, радоваться, наслаждаться. Но теперь в комнате, да и в остальных тоже, было темно. Потеря индивидуальности? Индивидуальности, аксессуары которой навязывали ему такие, как Кеннет. Не то, чтобы ему было стыдно или чтобы он чувствовал себя виноватым, нет. Собственно, из-за чего?

Боялся – да. Боялся разоблачения перед теми, кто будет тыкать пальцем и осуждать...

...Где же, черт возьми, Блэнтайр?

Массивные золотые часы в тусклом свете фонаря показывали пять минут одиннадцатого. Детей же кормили, о них заботились! – звучал в ушах безмолвный крик протеста, да, чудилось так громко, что он зажал рот рукой, испугавшись, что кричит на самом деле. Потер лоб и снова сжал руки за спиной. Господи, ведь это были бежавшие из дому беспризорники! Они знали, чего от них хотят. Это же не детишки из романов Диккенса с розовыми личиками, в белых платьицах или матросских костюмчиках! И что, как думает Кеннет, такого особенного здесь происходило? Частенько им дозволялось оставаться здесь на несколько дней...