Николай Никуляк - Нить курьера

Предвидя перебои в связях, Шварц и вручил ему, по его просьбе «для большей стойкости», адрес, письмо и фото отца, которые возлюбленная им австрийка старательно зашила в погон его гимнастерки.

Шварц потирал руки. Матерый шпионский волк имел основания быть довольным. А я, занимаясь разоблачением Ползунова, и не подозревал, что судьба сведет меня, и не один раз, с матерым шпионом Шварцем…

Шли мы с Ибрагимом по широкой зеленой улице, через южную окраину города, туда, где среди высоких деревьев прятались пансионат и кемпинг. Был самый разгар туристского сезона. Гости из многих стран, привлекаемые неувядаемой красотой Кавказа, заполняли городские и загородные гостиницы. Но мы-то знали, что среди них есть и такие, которых влекла к нам не экзотика туристских маршрутов.

Присутствием в городе таких «гостей» и объяснялась наша прогулка в этот тихий загородный, район, считающийся излюбленным местом отдыха.

Шли мы молча и не спеша, занятые своими мыслями.

Вскоре слева от дороги замелькали утопающие в зелени белые шапки палаток кемпинга. В густых зарослях кустаре ника, в стороне от палаток, нас поджидала женщина.

— Я вас побеспокоила? — спросила она, когда мы приблизились.

Я сразу же опознал ее по голосу. Накануне она позвонила в управление и попросила приехать, помочь ей разобраться в ее сомнениях. По телефону мы условились о времени и месте встречи.

— Беспокойство — наша профессия, — ответил я, здороваясь и пожимая ей руку. — Да и ваша тоже, раз вы решили работать в таком беспокойном месте. Чем чаще вы будете нас беспокоить, тем больше мы будем беспокоиться о делах, — заключил я полушутя.

— Это так, — усмехнулась она. — Но вот, скажите, зачем человеку выбрасывать изорванные бумаги не у своей палатки, а у чужой, хотя там стоит такая же урна?

— Нельзя ли подробнее?

Я всматривался в лицо женщины: запоминались две крутые морщины, седые волосы и большие выразительные глаза.

Ночью приехал какой-то Мориц, и не один, а с дамой. Приехал на собственной автомашине, — тихо, но твердо говорила она. — Так вот, ранним утром иду я по дорожке и вижу: вышел он в брюках и рубашке, без пиджака, осмотрелся по сторонам, словно вор, и двинулся к другой палатке, подальше. Бросил в урну бумаги и опять к себе. А я думаю, зачем эти бумаги бросать у чужой палатки?

— Ин-те-рес-но, — посмотрев на меня и пожимая плечами, многозначительно произнес Ибрагим. Затем он уточнил ряд вопросов, которые могли ему помочь при установлении наблюдения за Морицем и его спутницей.

— Спасибо, мы все проверим, — прощаясь, поблагодарил ее я за своевременное сообщение о подозрительных действиях иностранца.

— Проверьте, сынки, проверьте, не нравится мне эта пара, — скороговоркой проговорила она и, поклонившись, ушла.

— Звоните, если будет необходимость, — сказал я вслед.

Мы вышли из густых зарослей, и снова ослепило нас яркое июльское солнце. Вершины гор утопали в нежно-розовой дымке…

Вечером в душном тесном кабинете управления мы опять встретились с Ибрагимом.

— Давай подведем итог, — сказал я, — что нам известно об этом Морице?

Ибрагим заглянул в свою записную книжку:

— Мориц со своей спутницей пробыли в нашем городе всего один день, но уже видно, что их все время тянет туда, где находятся советские военнослужащие.

Ибрагим пробежал глазами другую страницу записной книжки:

— В кассе аэропорта он попросил расписание пассажирских самолетов. Зачем оно ему? Ведь он путешествует на автомашине и лететь никуда не собирается.

— Все очень просто, дорогой друг, для нас с тобой, — заговорил я, вставая со стула. — Донесся, скажем, шум самолета во время, не указанное в расписании, — значит, самолет военный, ну, и далее не трудно понять ход его мыслей…

— И долго мы еще будем церемониться? — запальчиво произнес Ибрагим. — Бегаем только вокруг них, а они свое делают.

— На наш запрос сообщили из Ростова, — спокойно продолжал я, снова присаживаясь к столу, — что после отъезда Морица и его дамы, в их номере на стекле письменного стола были обнаружены большие коричневые пятна. Полагая, что у нас и стены «с ушами», и опасаясь говорить, они переписывались между собой, сжигая записки и унося пепел, не замечая странных ожогов на стекле.

— В гостинице сжигал бумаги, а здесь в палатке рвет их и обрывки уносит подальше от себя. Что же это за записи?