Николай Никуляк - Нить курьера

«Дюраль», — подумал я.

Поверхность дна была расчерчена на маленькие квадратики, и в каждом квадратике была выгравирована одна буква. Буквы составляли слова и строки. Строк было четыре. Располагались они одна под другой, как стихотворение.

Рассматривая поверхность пластинки, я заметил еще одну деталь: вырезы букв были плотно заполнены каким-то зеленоватым веществом.

Я выключил свет, и миниатюрные буквочки в тот же миг засветились:

Знаки препинания в тексте почему-то были опущены и указывались беспорядочно в конце строчек.

Я быстро и точно скопировал букву за буквой в том порядке, в каком они располагались в квадратиках, включая и те квадратики, которые были заполнены знаками препинания.

И если на портсигаре это выглядело так красиво, что мы изумленно рассматривали строки и, улыбаясь, восхищались ими, то в моем рисунке изображение букв и квадратиков выглядело призрачным и мертвым.

Невзрачное и, на первый взгляд, бессодержательное четверостишие служило своеобразным ключом шифра. Я сразу же обратил внимание на то, что в специально подобранных словах вместился весь алфавит русского языка. И если к прямоугольнику, в котором расположены квадратики с буквами, сверху и слева поставить цифры, то каждая буква и каждый знак получат цифровое значение, которое и передается в эфир азбукой морзе. Расшифровать же такое сообщение можно только при наличии этого же четверостишия.

Конечно, это была сложная система шифровки, но очень надежная.

Когда все было сделано, я тихонько вышел на улицу и положил сверток на место, в дупло дерева.

Вслед за мной на улицу вышли начальник политотдела и Ибрагим.

— Черт бы его! — выругался начальник политотдела, когда я снова подошел к ним. — Что же вы меня не предупредили?

— А я и сам не знал, что Ползунов пойдет к тайнику. Приход его к тайнику — одно из непредусмотренных обстоятельств, в которых приходится действовать по собственному усмотрению — на свой риск и страх.

Начальник политотдела продолжал смотреть на меня вопросительно, и я сказал:

— С другой стороны, то, что вас успокоило во время вашей сегодняшней беседы с Ползуновым, меня еще больше насторожило. Подумайте сами: раз новые условия поездки не явились для него неожиданностью и были приняты им спокойно — значит, имеется возможность кого-то поставить о них в известность. Есть связь. А раз так, то четыре часа времени между отбоем в части и отходом поезда могли навести на след этой связи.

Во время разговора начальник политотдела все время ходил вокруг нас, дымя трубкой, заставляя нас поминутно поворачиваться к нему лицом.

— Нервничаю, — признался он, — подумать только, о какой камешек споткнулся.

— Ничего, выправитесь и пойдете снова вперед, — успокоил его я.

— Да-а-а, — невесело протянул начальник политотдела, — Значит, можно его не ждать обратно?

— Нет, ждите, — сказал я, — обязательно ждите. И не только его, но и нас. Брать его будем здесь с поличным, с вещественными доказательствами. Хотите, я вам скажу, чем занимался Ползунов от отбоя до своего отъезда в Вену?

Начальник политотдела снова посмотрел на меня вопросительно.

— Как видели сами, — говорил я, — с вечера он поспал. Затем при свете фонарика у себя в кинобудке зашифровал телеграмму. Сделав это, направился к месту хранения рации, связался со шпионским центром в Вене и сообщил, чтобы его не встречали, т. к. едет с напарником. Снова запрятав рацию, отнес портсигар в тайник, после чего отправился в кинобудку, лег в постель и проспал до прихода Калюжного. Сейчас он, по-видимому, досыпает в пути.

Снова наступило молчание. Время шло.

— Пойдемте к машине, — предложил я, — ведь к утру мы должны быть в Вене.

Начальник политотдела еще постоял немного, посасывая трубку, потом, выколотив ее о ветку дерева, пошел вперед. Молча мы подошли к нашей автомашине, стоявшей на асфальтированной площадке у гаража.

— А пока прошу вас — вы ничего не видели и не слышали, — шепнул я ему.

— Об этом не беспокойтесь. Приезжайте. Я помогу вам закончить дело.

— Спасибо. Благодарим вас за помощь. Она нам очень нужна… До встречи.