Виктор Полонский: Опасная игра Веры Холодной

Рымалов, объяснивший свое недолгое отсутствие внезапной и безотлагательной необходимостью проведать больную тетушку, жившую в Твери, с Верой не разговаривал. Едва заметно кивал при встрече, а если что-то требовалось сказать во время съемок, то обращался через третьих лиц. «Петр Иванович, попросите Веру Васильевну повторить эту сцену с самого начала» — ах, какие церемонии! Немысский сказал, что на допросах Рымалова ни Верино имя, ни псевдоним «Ботаник» ни разу не упоминались. Оператора расспрашивали в подробностях о его биографии и убеждали быть откровенным, не предъявляя конкретного обвинения. Сказали только, что он задержан по подозрению, которое позволяет обойти многие установленные законом формальности. «До чего-то серьезного мы, слава богу, дойти не успели», — сказал Немысский. Вера толком не поняла, что он имел в виду, но спрашивать не стала. Имя не звучало, но Рымалов явно догадался о том, что она имеет отношение к его аресту, и обиделся. А ей так хотелось спросить, зачем он назначал тогда встречу в «Мавритании». Впрочем, ответ она уже знала, небось хотел с ее помощью перейти к Тиману и Рейнгардту на более лучшие условия, вот и пригласил в шикарный ресторан, желая задобрить.

За четыре дня до Вербного воскресенья нервное напряжение достигло наивысшего предела и привело к неприятной сцене. Вере незачем было приезжать в ателье, но она не могла усидеть дома. На Житной волнение немного стихало, к тому же можно было чем-то отвлечься, поболтать с кем-нибудь, понаблюдать за съемками. В тот день ее вздумал «успокоить» Мусинский, которого Вера уже при знакомстве зачислила в неприятные люди и старалась избегать.

— Волнуетесь? — осклабился он, встретив Холодную в Большом павильоне. — Вижу, что волнуетесь, на вас совсем лица нет. А зачем волноваться? Народишко за время поста оголодал до развлечений настолько, что сожрет все, что ему ни подсунули бы!

— Сожрет?! — гарпией взвилась Вера. — Все, что ему не подсунули бы?! Да как вы смеете?! Да вы…

Замявшись с выбором подходящего слова, Вера вдруг, неожиданно для самой себя, произнесла такие слова, за которые положено составлять протокол. Чардынин и Гончаров, обсуждавшие поблизости какую-то сцену с отражением героини в трех зеркалах, замерли с раскрытыми ртами, а Мусинский побагровел и попытался сказать что-то в ответ, но изо рта его вырвалось невнятное мычание. Поняв, что именно она сказала, Вера едва не упала в обморок со стыда. Положение спасла Амалия Густавовна, вышедшая из-за декораций с вечным своим саквояжем. Громко шикнув на Мусинского, она подхватила Веру под руку и повела к себе. «Это вы еще не слышали, Верочка, какие коленца загибает Александр Алексеевич, когда бывает не в духе, — успокаивающе ворковала она. — В кинематографе вообще принято не стесняться крепких выражений. Надо же хоть чем-то компенсировать немоту экрана…»

Колокольный звон в эту Пасху был особым. «Дрянь! Дрянь!» — слышалось Вере в колокольном перезвоне вместо привычного «динь-дон». Приехав с Владимиром в гости к матери и сестрам, Вера со всей решимостью, на которую только была способна, заявила, что смотреть картины со своим участием она хочет в одиночестве. Можно считать это причудой, придурью, выдуманной приметой или как-то еще, но она своего мнения не изменит. Владимир начал было говорить, что ходить по увеселительным местам одной неприлично и что он всего лишь хочет разделить радость, но Вера напомнила, что ей подобное «неприличное поведение» не в диковинку, а про радость сказала, что сначала надо убедиться в том, что она есть, и уже потом пытаться ее разделить. Ничего, все поняли и больше не приставали, только сестра Соня надулась и показала Вере язык, потому как явно рассчитывала поехать в «Художественный» на автомобиле. Заметив это, Вера попросила мужа покатать ее с сестрами сегодня по праздничной Москве, и мир был восстановлен.

В Светлый понедельник Вера, снедаемая нетерпением, проснулась ни свет ни заря. Сначала пробовала лежать с закрытыми глазами, надеясь, что сон еще вернется к ней, затем тихо, чтобы не разбудить Владимира, встала, накинула шелковый халат и на цыпочках прокралась в гостиную, где долго (и безуспешно) пыталась занять себя чтением. Долгий завтрак, долгие сборы, долгие проводы мужа, который дважды возвращался домой — то портфель забыл, то журнал, который должен был отдать кому-то в своем Автомобильном обществе… Но вот наконец-то настало время выходить. Сердце тревожно замерло, ноги отказывались повиноваться, хотелось скорее уйти и в то же время хотелось остаться дома. Но Вера взяла себя в руки, вышла на улицу и остановила извозчика. Пока ехала до Арбатской площади, успела попасть под влияние царившей вокруг праздничной атмосферы и немного успокоилась, настроившись на философский лад — будь что будет. Но что-то в глубине души подсказывало, что все будет хорошо.