Борис Воробьев - Брать без промедления

— А сани твои не испарились? — спросил кок, наливая механику супа.

— Сани нет, — серьезно ответил механик, и все за столом прыснули.

— Чего смешного? — сказал механик. — Вот если бы у тебя самописец сперли, — обратился он к метеорологу, — ты бы, небось, в милицию письмо настрочил.

— Конечно, — ответил Панченко, подмигивая остальным. — Самописец, Ваня, это прибор. А твой аккумулятор — простая банка с кислотой.

— Ничего себе банка, — возразил механик, но его перебил Лаврентьев:

— Ладно, Иван, не превращай обед Бог знает во что. Заявление твое, раз ты так хочешь, я приобщу, куда надо, а с аккумулятором разбирайся сам. Наверняка куда-нибудь засунул и забыл. — Механик раскрыл было рот для очередною возражения, но Лаврентьев отмахнулся: — Все-все, Иван! Мне бы твои заботы. Что ты, в самом деле, из-за рубля с копейками шум поднимаешь!..

Как и следовало ожидать, никто не воспринял всерьез заявление механика, все лишь посмеялись, и вместе со всеми смеялся тот, кому понадобился аккумулятор. Ничего не скажешь, артист! Но кто же все-таки, кто? Мысль Кострюкова снова и снова упорно возвращалась к метеорологу. Тот факт, что нынешней ночью Панченко стоял на посту и мог взять аккумулятор, усилила подозрения старшего лейтенанта относительно метеоролога, который стал теперь главной фигурой в его логических построениях. Но где этот оборотень хранит рацию? Не носит же он ее при себе — нет такой рации, которую можно засунуть в карман или за пазуху. Надо что-то придумывать, чтобы вывести агента на чистую воду. Арестовать Панченко? Но ведь никаких прямых улик против него нет. Да, он составляет погодные сводки, но не доказано ни то, что у него имеется рация, ни то, что именно ему понадобился этот злосчастный аккумулятор. А как арестовывать без доказательств? Все только осложнишь. Выход один — подождать еще немного: судя по всему, агент не сегодня-завтра активизируется. Теперь у него есть питание для рации, и он наверняка высунется в эфир.

Два последующих дня ничего не дали. Станция жила своей обычной жизнью, на запрос Лаврентьева с Диксона сообщили, что радиоперехватов не было.

— Будут, — упрямо твердил Кострюков. — Аккумуляторы не воруют из любви к искусству. Вот подключит новое питание и вылезет в эфир, обязательно вылезет.

Но как ни уверен был Кострюков, что события скоро примут желательный оборот, даже он не предполагал, что развязка будет для него совершенно неожиданной.

Напряжение последних дней до предела измотало Кострюкова, но очевидные сдвиги в деле немного успокоили его, и, ложась этой ночью спать, он почувствовал, что наконец-то уснет без мучений. И действительно: погрузившись в сон, как в нирвану, Кострюков проспал до обеда и очнулся лишь от шума, царившего в общей комнате. Выглянув из дверей, он увидел, что стол уже накрыт, а зимовщики, шутя и переговариваясь, занимают свои места. Не желая вносить разлад в установленный порядок — и так проспал завтрак — Кострюков наскоро умылся и вышел в столовую.

— Выспались? — спросил его кок. — А я утром зашел, хотел разбудить, а потом вижу, что не надо: спит человек, как ангел. Пускай, думаю, спит.

— Сам не знаю, как получилось, — сказал Кострюков. — Никогда так не спал.

— Стало быть, выздоравливаете. Человек, он, когда выздоравливает, завсегда спит.

— И ест, — сказал Лаврентьев, сидевший рядом и слышавший разговор Кострюкова с коком. — Ты, Гриша, не корми нас баснями, а давай-ка неси свои шашлыки. А то у меня от одного запаха слюнки текут.

В спешке собирания Кострюков не заметил ничего необычного в атмосфере столовой и только при словах Лаврентьева почувствовал, что в ней действительно пахнет чем-то вкусным. Шашлыками, как сказал Лаврентьев? Но откуда здесь взяться шашлыкам? Не мог же кок приготовить их из тушенки.

А тем временем Телегин внес и поставил на стол большой поднос с сочным жареным мясом. Это и в самом деле были шашлыки!

— Ого! — сказал Кострюков. — Свежатина! Видно, пока я спал, Господь сподобил вас барашком, Григорий Семенович?

— Не Господь, а Коля, — ответил кок, показывая на врача. — Он у нас охотник, олешка нынче подстрелил.

Соскучившись по свежему, все с нетерпением ждали, когда кок польет жаркое соусом, и расточали похвалы Сазонову, сидевшему с самым обычным видом и лишь улыбавшемуся, когда кто-нибудь из зимовщиков начинал уж очень рьяно хвалить его.

И тут Кострюкова обожгло: Сазонов! Провалиться сквозь землю — Сазонов!