Deni Vrai - Доппель. Афганец

Он помнил коридоры. Помнил окна. Учебку и офицеров. Помнил комнаты и плакаты с наглядными пособиями. Одного сержанта помнил очень хорошо. Его торчащие уши, злые, маленькие глазки. Помнил запахи. Некоторые застряли в голове сильно. Стоило встретить в жизни подобный запах и возникало воспоминание.

Суета. Подъем. Сонные, напряженные лица. Ночная тревога и выдача боевого оружия. Самым сильным переживанием того времени было ощущение важности происходящего. Ты держишь автомат не потому, что тебе это разрешили, выдали для выполнения учебного задания, а когда это твой инструмент, твое оружие для достижения высшей цели. Когда он естественная часть тебя, потому что ты умеешь с ним обращаться. Потому что ты военный.

В ту далекую ночь все стали равны. В эту ночь, в эти переполненные эйфорией часы со старослужащим можно было говорить, как с равным. Все делали одно, общее дело.

К неуставным отношениям в армии у Павла было спокойное отношение. Он знал что они есть везде и всегда. Он был к ним готов. Есть устав, и есть люди. Так же как и закон на гражданке. Есть закон, а есть пляж и драка, где парни решают свои вопросы по своему, так как их положено решать.

Со временем дедовщина стала раздражать, но не сама дедовщина, а некоторые представители в нее вплетенные. Конечно, молодых надо учить. Конечно, за глупость надо наказывать. Конечно, и детей хлещут ремнем за провинности их отцы. И никогда не бывает наоборот. Вот только одно дело наказать за проступок или глупость, совсем другое забить до смерти. Или инвалидности. В целом, мнение по поводу подобных инцидентов у Павла совпадало с мнением офицеров. Причины были разные, но вот отношение схожее. Офицерам вызванные чьей-то смертью или инвалидностью ЧП были без надобности. За это их не гладило по голове начальство. Так как мнение здесь сходилось у многих, то и результат был соответствующим. Те, кто портил другим жизнь, создавая ЧП, а заодно и калеча чью-то жизнь, оказывались в условиях затянувшихся «дембельских проводов». Для подобных личностей время получения благодарности от воспитанников офицеры старались продлить, задерживая их в части подольше. Семьдесят девятый год, для этих личностей и вовсе стал проклятым. Их провожали из рядов вооруженных сил СССР под аккомпанемент автоматных очередей и штык ножей. В отличие от других, им подобных, вернувшихся домой с ярким, впечатляющим бланшем, эти вернулись с посмертными медалями.

Именно в то время, об этом Павел часто думал, где-то, во времена учебки у него появилась странная способность. Может, появилась она раньше, но там он ее в себе заметил. Это была способность складывать все предлагаемые обстоятельства и принимать на их основе решение. Странным в этой особенности было то, что в отличие от обычных людей, способных к стратегии, у Павла эта способность работала самостоятельно. Решения словно выпрыгивали ниоткуда. В какой-то момент он вдруг понимал, что надо делать и тут же это делал. И осечек не было. Никогда.

Во взводе Павла были две интересные личности. Один был рядовым, как и сам Павел, с его призыва, вторая личность была сержантом. Сержанта Павел запомнил очень хорошо. Его нос, губы, непропорциональное лицо, слишком вытянуто и немного, будто скрученное вокруг оси. Голова у него была большая, похожая на огромное яйцо, которое кто-то надел на узкоплечее туловище и когда прикручивал, то немного свернул саму голову. И торчащие двумя лопухами уши. Сержант этот зверствовал особенно рьяно. Он орал и метал кулаки, когда надо и когда не надо. Если солдат падал, то сержант не унимался, он лишь входил в остервенение. Он пинал лежащего, целясь ударить по почкам, в лицо, в живот. Если не получалось, то он бил до тех пор, пока не получится, пока не попадет. Он умел доводить пацанов до слез. За глаза его называли просто – «фашист».

Рядовой, на которого обратил внимание Павел, был невысоким, крепким, но не мощным, парнишкой. С красивым, спокойным лицом, светлыми волосами и темными, блестящими глазами. Звали парнишку Булат. Всегда спокойный, неразговорчивый, хотя и не молчун. Иногда он смотрел с прищуром, прямо, неподвижно. Павел обратил внимание на этот взгляд. Однажды, когда шел по плацу. Булат стоял и смотрел в сторону главных ворот части. Стоял неподвижно, и только взгляд – живой, решительный, пристальный. Павел пошел дальше.

Однажды, когда «фашист» выдавал программу карательных действий за неудачно проведенные стрельбы, досталось и Булату. Чем именно привлек сержанта именно Булат Павел не помнил. Он лишь помнил, что сержант схватил Булата за грудки, выволок к двери и со всей силы, наотмашь двинул тому в скулу. Тут же подался вперед, чтобы начать катать по полу ногами, но наткнулся на грудь Булата, который к удивлению «фашиста» не упал, а на миг отшатнувшись, вернулся в вертикальное положение. Ярости сержанта не было предела. Он лупил Булата не останавливаясь. Пошла кровь. Нельзя было разобрать чья она, то ли это не выдержала кожа на кулаке сержанта, то ли кровоточило лицо Булата. Удары сыпались один за другим, слышалось разгоряченное дыхание сержанта, его матерные выкрики и оскорбительные слова. Он свалил-таки Булата на пол и стал бить ногами.