Лев Овалов - Медная пуговица

Мы остановились посреди комнаты.

— Надеюсь, — начал было я, — теперь-то вы объясните…

Но Янковская не дала мне договорить.

— Вы могли бы быть более любезным хозяином, — упрекнула она меня. — Прежде чем задавать вопросы, следовало бы предложить мне сесть.

Я пожал плечами.

— Хозяином? Я хочу знать, где я нахожусь!

— Вы находитесь у себя дома. Это квартира Августа Берзиня, а вы, я уже вам говорила, вы и есть этот самый господин Берзинь.

Надо было запастись терпением, чтобы разобраться во всем происходящем.

Однако я попытался прикрикнуть на Янковскую.

— Хватит! — воскликнул я, повышая голос. — Вы долго намерены играть со мной в прятки? Извольте объясниться, или я немедленно покину этот дом…

— И сразу очутитесь в гестапо, — насмешливо перебила меня Янковская. — Учтите, в Риге нелегко скрыться… — Она села в кресло и кивком указала мне на другое. — Сядьте и давайте поговорим спокойно. Кстати, я хочу вас спросить: умеете ли вы рисовать?

Мой окрик не имел успеха, она была не из тех, на кого можно было воздействовать криком.

Все-таки худой мир был, по-видимому, лучше доброй ссоры…

— Рисую, — мрачно ответил я. — Мои картинки не вызовут больших восторгов у ценителей живописи, но во время занятий топографией я набрасывал иногда пейзажи.

— Это прекрасно, — сказала тогда Янковская. — Вы даже превзошли мои ожидания. Дело в том, что вы художник, господин Берзинь, вы рисовали пейзажи, которые вам удавалось иногда продавать, хотя вы не слишком нуждались в деньгах… — Плавным жестом она указала на стены: — Ведь это ваши рисунки, господин Берзинь!

Я еще раз раздраженно взглянул на акварели, украшавшие кабинет.

— Так рисовать я умею! — вызывающе сказал я. — Пятна и полоски! На топографических картах так изображают кусты и ручьи.

— Вот вы и запомните, что вы художник, — сказала Янковская. — В Риге вас знают, и вы кое-кого знаете…

— Но ведь я не Берзинь, — запротестовал я. — Вам это отлично известно…

Она подошла ко мне, небрежно села на ручку моего кресла.

— Вы милый и глупый, вы находитесь в плену представлений, которые владели вами три месяца назад, — произнесла она, и в ее голосе прозвучала театральная грусть. — В потоке времени столетия подобны мгновениям, а за истекший месяц человечество пережило столько, сколько в иные времена не переживает в течение целого столетия. Месяц назад Рига была советской, а теперь она немецкая, Москва накануне падения, и солнце восходит с запада, а не с востока. Макаров умер и никогда не воскреснет, а если вы попытаетесь его воскресить, его придется похоронить вторично.

Она встала и прошлась по комнате.

— Не стоит хоронить себя дважды, — мягко произнесла она, пытаясь примирить меня с чем-то, что еще оставалось для меня тайной. — В жизни людей происходят иногда такие повороты, что было бы просто неразумно сопротивляться судьбе. — Она остановилась передо мной, как учительница перед школьником. — Запомните: вы Август Берзинь, художник, — сказала она. — Ваши родители умерли несколько лет назад. Вы учились в Париже, не женаты и ведете несколько легкомысленный образ жизни. Марта — ее фамилия Круминьш — ваша экономка, кухарка и горничная, она живет у вас третий год, и вы ею очень довольны. Как будто все… — Она подумала. — Да, — вспомнила она, вы не поклонник гитлеровцев, но считаете их меньшим злом по сравнению с коммунистами.

Она посмотрела в окно и как будто кому-то кивнула.

— Я пойду, — сказала она. — А вы осваивайтесь, осмотрите квартиру, проверьте, все ли у вас в порядке, и, если к вам будут заходить, не прячьтесь от своих знакомых. Вечером я вас навещу…

Она ушла, оставив в комнате запах каких-то странных, нежных и раздражающих духов.

Я остался один… Однако я не был уверен в том, что за мной не наблюдают…

Надо было выбираться из этого города, но я ощущал себя в каких-то тенетах, которыми меня оплел неизвестно кто и неизвестно зачем.

Во всяком случае следовало соблюдать и осторожность, и предусмотрительность.

Пока что я решил осмотреть свою квартиру.

Кабинет, столовая, гостиная, спальня, ванная…

Для одного человека, пожалуй, больше чем надо!

Все комнаты были обставлены с большим вкусом.

В ванной я мельком посмотрел в зеркало и… не узнал самого себя: это был я и не я. Правильнее сказать, это был, разумеется, я, но в моей внешности произошла разительная перемена: всегда, сколько я себя помню, я был темным шатеном, на меня же из зеркала глядел рыжеватый блондин…