Пьер Нор - Двойное преступление на линии Мажино

Мог ли этот провод перерезать невиновный? Все в нем противилось тому, чтобы отнести этот жест к разряду немотивированных поступков: ведь его целенаправленность была слишком очевидна. Сделано это было для того, чтобы все подумали, что двойное убийство совершено на первом этаже — то есть чтобы подставить Брюшо. Последний же, если бы это он убил на втором, не стал бы перерезать провод на первом.

Если же виновным был один их трех лейтенантов, поступок становился логичным, понятным, хорошо продуманным.

Второй факт был более зыбким. Комиссар не видел еще, как соотнести его с преступлением, но чувствовал всем своим врожденным инстинктом полицейского, что какая-то неуловимая зацепка здесь есть. Майор д'Эспинак в самое утро своей смерти написал, заклеил и опечатал собственной рукой пакет секретного характера, который исчез. Веннар был убежден в этом. Он снова видел перед собой рабочий стол Эспинака, «прокрутил» еще раз перед собой всю сцену.

Что стало с этим письмом? Может, оно все-таки было отдано начальнику почтового подразделения? Комиссар не исключал такой возможности. Беспорядок в конторе Толстяка, его беспокойство и тревога, явно выказанные им во время допроса, наводили на мысль, что он мог допустить халатность и просто потерять этот конверт. Этот апатичный и хитрый подагрик как сыр в масле катался, находясь на своей нехитрой должности, и можно было предположить, что он готов прибегнуть к обману, чтобы, скрыв свой промах, сохранить за собой место.

Письмо также вполне могло остаться в кармане у Эспинака, и любой мог завладеть им до того, как тела попали в госпиталь. Однако Веннар отказывался как думать. Эта уверенность являлась чисто теоретической, но вытекала из его долгой совместной работы с майором. Тот питал отвращение к служебным бумагам. Когда возникала в них надобность, это была единственная работа, которую он охотно перепоручал своим подчиненным. Сам он мог «разродиться» только в случае крайней необходимости. Отсюда вытекает, что это был обдуманный, взвешенный шаг, который никак нельзя было не сделать. И он не вызвал бы начальника почты, чтобы передать ему безобидный доклад — вроде тех, что каждый день проходят через руки аджюдана-секретаря.

Тут Веннар принялся думать о других вещах, опасаясь, как бы воображение не занесло его в область, где он чувствовал себя неуверенно.

Он остановился на третьем факте — на том, в каком виде был обнаружен дневник Эспинака. Он запечатлел, зафиксировал это в своей зрительной памяти.

Что же было написано майором на вырванных страницах?

От судьи Веннар получил превосходный отчет о вечере у Эспинака; у него создалось четкое впечатление, что на нем между Анной и ее другом что-то произошло. Неужели лаконичный и осторожный Эспинак исписал три страницы в тетради по этому поводу? Неужели он был растревожен до такой степени, что провел в грезах об этой женщине всю ночь напролет? Здесь, должно быть, кроется что-то другое.

Кто так методично рылся в доме? Вилла Брюшо в принципе находилась под постоянным наблюдением всю ночь. Его сообщник? Кому могло понадобиться исчезновение этих грех страниц?

В тетради могло быть осуждение поведения Брюшо во время вечера, могло выражаться опасение скандала или какой-нибудь попытки мести, могла идти речь о весьма интимной стороне отношений между Анной и майором. Вот это мог бы унести и уничтожить Брюшо. Почему он ограничился тем, что вырвал лишь несколько страниц? Почему оставил последнюю страницу, которая отнюдь не отводила от него подозрений?

Во второй раз Веннар был поражен тем обстоятельством, что если виновным является не Брюшо, а другой человек, то все объясняется просто: он изъял то, что могло привлечь внимание к нему, и оставил то, что компрометировало Брюшо. Ловушка на этот раз была гораздо грубее, чем мизансцена в коридоре объекта. Но раз на раз не приходится. Комиссар вспомнил о случаях, когда преступники попадаются на минутной невнимательности, на глупейшей ошибке, хотя до этого долгое время проявляли чудеса хитроумия.

Веннар улыбнулся. Этот преступник был явно не из таких.

Потом комиссар сосредоточился на самой сцене убийства. Здесь кое-что настораживало его. А именно ощущение поспешности, спонтанности преступления, хотя и преднамеренного. Замышлять преднамеренно и не найти ничего лучшего, чем такое сумасшедшее решение: лишь несколько секунд на исполнение; очень незначительный шанс на успех (Веннар, прошедший всю войну в пехоте, хорошо знал, сколь невелико число пуль, что бывают смертельны); риск быть обнаруженным в этих коридорах, где, кроме всего прочего, мог пройти кто угодно, где, установись там мало-мальский порядок после смятения, вызванного внезапной очередью, сразу обнаруживалось бы присутствие или отсутствие кого бы то ни было, местонахождение каждого за мгновение до этого.