Пьер Нор - Двойное преступление на линии Мажино

Он заставил себя улыбнуться. Толстяк, конечно же у него было именно такое прозвище, дышал со свистом и смотрел куда угодно, но только не в глаза комиссару.

— Садитесь, — сказал ему Веннар, — жаркий сегодня день.

Толстяк рухнул на стул и вытер пот с лица.

— Что вы делаете с почтой, которую вам передает аджюдан-секретарь?

Человек долго размышлял; на какое-то мгновение он приоткрыл один голубой глаз, мутный и хитрый, который тотчас спрятался в свою раковину. Подобная реакция на столь простой вопрос насторожила Веннара. Конечно, никто не любит, когда его допрашивают люди из полиции, но все же… Комиссар ощутил странную настороженность и стал внимательнее. Толстяк решился наконец, и результат его глубоких размышлений был если не неожиданным, то по крайней мере кратким:

— Я опускаю ее в ящик в деревушке рядом.

— Секретную корреспонденцию тоже?

— Нет.

— А как?

— Я отдаю ее прямо приемщику почтового отделения.

— Майор д'Эспинак ничего не передавал вам лично?

— Никогда. Свою собственную почту он опускал в почтовый ящик в офицерском квартале, из которого я вынимаю письма в семь часов утра и пять часов вечера.

— Однако в это утро…

— Да, в это утро он передал мне пакет.

— Секретный?

— Нет.

— Вы в этом уверены?

— Да.

— Почему он передал вам этот пакет?

— Ну откуда мне знать.

Веннар вспомнил воинские наставления, которые хорошо знал, и терпеливо продолжил:

— Итак, вашу секретную почту вы складываете в специальный мешок, предоставляемый интендантством, завязываете его веревкой и опечатываете специальной печатью подразделения?

— Да.

— Сколько по инструкции у вас таких мешков?

— Пять.

— Извольте показать их мне.

Толстяк покатился в соседнюю комнатушку — его владения. Здесь царил невообразимый беспорядок: пачки писем лежали на столах и даже на стульях, по всем углам кучами валялись мятые бумаги, замаранные регистрационные книги.

Были найдены пять мешков. Если бы Эспинак действительно составил секретный документ, то пакет или еще не ушел, или по крайней мере был отправлен в нарушение правил, а не обычным путем.

Веннар возвратился в кабинет один. Он был задумчив, взволнован, недоволен. Решил позвонить в вышестоящую инстанцию. Полчаса спустя отдел почты сообщил ему, что один пакет из 40-го стрелкового батальона, не секретный, отправленный по почте накануне, получен в то же утро.

Решительно все уперлось в тупик в этом деле, и на сей раз комиссар с трудом смирился с этим. Он еще раз сел за стол Эспинака, сконцентрировав все свое внимание, сосредоточившись на немых и неподвижных свидетелях последних минут деятельности майора. Он полагал, чувствовал, готов был даже поклясться, что Эспинак здесь своей рукой написал какую-то конфиденциальную бумагу: он буквально видел, как тот сам опечатывает пакет, делает на нем положенные наклейки.

Но почему? Имело ли это какое-то отношение к делу? Что стало с этим письмом? Нет никаких оснований подозревать Толстяка. Выходит, Эспинак порвал или сжег это послание? Ничто ни в корзине для бумаг, ни в пустом камине не давало повода так подумать.

Оставил письмо при себе? Одежда убитых была осмотрена в госпитале, при них не было найдено ничего особенного.

Веннар сам удивился тому, что так упорно, со всех сторон взвешивает это обстоятельство. Немного суеверный, послушный инстинкту, интуиции и не раз поздравлявший себя с тем, что последовал велению своего импульса, он решил все-таки распутать эту историю.

Его размышления прервал шум машины, остановившейся перед зданием. Это возвратились четверо офицеров четвертой роты.

На лице Брюшо, еще озабоченном, обнаруживались признаки облегчения; у Кунца был важный и отсутствующий вид; Капель шутил и вызывал улыбку у Легэна. Они вошли в секретарское бюро.

Веннар направился к Легэну.

— Вы были свидетелем последних действий и поступков майора здесь вчера утром, не так ли?

— Так точно.

— Вас ничто не удивило? Не было ли в его поведении чего-нибудь необычного?

— Нет, ничего. (Он подумал еще.) Разве только, быть может, его необычайная активность — в пять часов утра, после бессонной ночи.

— Бессонной?

— О! Он, должно быть, спал совсем мало. Я оставил его в три часа ночи. Но, видите ли, господин комиссар (он грустно улыбнулся), это было бы необычайно для кого-нибудь другого. Бедный капитан Дюбуа, с трудом поспевавший за ним, говорил о нем: «Это прямо какой-то улей». Видите, какой характер.