Владимир Шитов: Один на льдине

Это был второй коммунист в хромовых сапогах, после уличкома, с которым жизнь столкнула меня, мальца. И столкнула на подножке трамвая.

Теперь эта улица называется улицей Свободы.

Тогда она была улицей Ленина.

И по этой улице Ленина пустили к Первому Мая первый в городе трамвай. Событие для Конотопа эпохальное. Такого чудища, как трамвай обыватель Конотопа не видывал. Это событие было похоже, может быть, на пуск первой линии метрополитена в Москве, когда собирается неисчислимая толпа, произносятся речи и на глазах обнадеженных ощутимостью светлого будущего людей сверкают слезы гордости и умиления: знай, де, наших! Все с цветами, все нарядные. Аккордеон играет. А уж детям-то как весело и у кого-то в кулачке медный алтын на проезд!

Все же пять лет строили трамвайную линию и вот оно — чудо о колесах!

Мне шесть лет.

Я в пальтишке с чужого плеча, перелицованном из солдатской шинели. Оно мне на вырост, до самых пят. Мне тоже весело, да алтына нет на билет. И я выждал свой час, который едва не стал для меня смертным.

У недалекого от нашей хаты железнодорожного переезда, где по вечерам после танцев вершились большие драки, трамвайный путь делал крутой поворот почти под прямым углом. И соответственно вагоновожатый снижал скорость по соображениям безопасности. И те, кто помнит эти трамваи, помнит и то, какими были в них дверцы. Они были вполовину человеческого роста и свободно отодвигались вдоль вагона. Можно было вскочить и спрыгнуть на малом ходу. Можно было ехать "на колбасе", прицепившись к вагону сзади, можно было прокатиться на подножке, держась за дверцу или легко отодвинуть ее и проскочить в тамбур.

И я на этом повороте вскочил на подножку, открыл дверцу и всунулся внутрь. Но тут же получил удар в лицо ментовским кованым сапогом капитана Кислицы, который устроил засаду на таких, как я, безбилетных.

А впереди пути раздваиваются — там стрелка. Если попадешь на стрелочный перевод, то все твои косточки будут перемолоты. И меня тянет уже в этот железные жернова за длинную полу пальто, которая зацепились за боковой щит, укрывающий колеса трамвая, тянет вдоль всего пути к стрелке, где рельсы расходятся. Кто-то в трамвае понял что происходит и закричал, что ребенка тянет под стрелку. Потом закричали все и вагоновожатый — хорошо скорость была невелика! — остановил трамвай.

И вот я грязный и окровавленный иду домой. Мне стыдно. Я помню это жгучее чувство стыда. Чего же я стыдился? Своей неудачи? Своего внешнего вида? Унижения?.. Может быть, мне было стыдно за взрослого человека в офицерских погонах, который так понимал свой служебный долг? Вряд ли. Наверное, мне стыдно было идти к маме в испорченном пальто, сгоношить которое ей стоило немалых трудов. Когда я впервые прочел у Есенина:

"…И навстречу испуганной маме

Я цедил сквозь разбитый рот:

"Ничего… Я споткнулся о камень…

Это к завтрему все заживет…"

Я не в первый уже раз вспомнил эту детскую обиду. Как бы то ни было, но если уж говорить о колее, по которой меня тащила судьба к очередной стрелке, то и без психоаналитика можно выстроить причинно- следственную цепочку. И первой причиной, толчком к моей будущей мошеннической деятельности в личине "капитана Аристова", к моим путешествиям по стране с поддельными билетами особо важной персоны был именно тот случай из детства. Моя "любовь — ненависть" к военной форме и подсознательное ощущение своей мизерности перед жерновами власти, жалость к маме и желание сделать ее счастливой и гордой — все это теснейшим образом переплелось в сознании и превратило мою жизнь в смертельно опасную игру. А игра стала полной мучений жизнью.

И тот проезд "зайцем" на первом конотопском трамвае, возможно, в большой степени определил ход моей жизни. Сколько я объездил потом тысяч километров в полном комфорте мягких вагонов и холуйствующими перед моими поддельными литерными документами проводниками! Похоже, я по-детски, с наслаждением мстил властям в лице участкового Кислицы, за то, что они так жестоки к людям с мозолями на руках.

Я сладко ненавидел и презирал физический труд, невольно уподобившись им, властям предержащим. Но в отличие от них, я заплатил за это годами каторжного бытия.

И очень прошу вдумчивого читателя запомнить эту предысторию для правильного понимания психологического подтекста моих последующих проделок.

Что же касается капитана Кислицы, то судьба его вознаградила за песье рвение: капитанский труп нашли однажды утром насаженным за подбородок на штырь металлической ограды паровозоремонтного завода. Так расправились работяги с этим мерзавцем. А мой трамвай еще стучит по рельсам…