Артур Рикка - Тропинки к паучьим гнездам

Меня опять привели в камеру, и в нос ударил запах заплесневелой одежды и немытых тел. Нас там сидело двое – я и Валя. Валя был угрюмым крепышом – одним из тех, кто так же, как и я, был приговорен к смерти. Наши приговоры были приведены в исполнение, но, к сожалению, только на бумаге, ну а мы стали «куклами» – призраками без имен и фамилий, живыми тренажерами, на которых тренировались курсанты спецучилищ, подготавливаемые для военных разведок стран социалистического лагеря. Мы были обречены – рано или поздно кто-нибудь прикончил бы нас. Но таков уж человек, он бьется за свою жизнь, руководствуясь уже не разумом, а инстинктом выживания. Пусть даже эта жизнь стала никчемной, пусть она даже ограничивается от боя до боя застенками камер.

Я знал, что вконец ослабевших и изуродованных «кукол» тоже использовали. Не боеспособная «кукла» была нужна, как тренажер для обучения последней с тадии боя – умерщвления противника. Я сам это проделывал не раз, будучи курсантом, – мгновенный захват головы «куклы» и резкое движение снизу вверх – слева направо, хруст позвонков, и обмякшее тело безжизненно валилось к моим ногам. Тогда я не придавал значения ни этому тоскливому взгляду, ни тому последнему, еще сознательному шевелению губ… Мне было не до этого – я служил Родине.

Я точно не знал, за что сидит Валя. Мы никогда не делились друг с другом своими проблемами, и наше повседневное общение ограничивалось парой обрывистых фраз. Когда я вошел в камеру, Валя лишь исподлобья посмотрел на меня и криво усмехнулся:

– Ну что, пронесло на этот раз? … – хрипло, как бы нехотя, проронил он.

Я тяжело присел на топчан и отер рукавом кровь с лица. Отвечать ему не имело смысла. Да он и не спрашивал – он констатировал факт. Спина ныла, и при каждом вдохе болела грудь. Я осторожно снял с себя тюремную робу и штаны. Жуткая головная боль валила с ног. По всему телу разливалась вялость, но это была не та вялость, от которой клонит ко сну. Я улегся на топчан… Прикрыл глаза. Перед моим мысленным взором стала проходить вся моя жизнь. Начиная с момента, когда я стал «машиной для убийства» и до момента, когда приговоренный к смерти «за измену Родине», я ждал рокового прихода конвоира за мной.

Того конвоира, которого тщетно пытался вычислить в каждом, входящем в камеру смертников, находящуюся в подвальном помещении, в одном из многочисленных тихих особнячков, раскиданных по всему Подмосковью…

Глоток свежесваренного кофе приятно обжег мне губы…

… Я все пытался понять, вспомнить, как и когда я стал убийцей. В тот день, когда убил первого человека, или в тот день, когда согласился на это в перспективе?

А может, гораздо раньше – еще в утробе матери, какой-то ген дал осечку и встал на свое место не так, как надо? Но нет, это глупо, хотя бы только потому, как будучи десятилетним мальчишкой, я в деревне реагировал на развлечение своих сверстников – надувать лягушек и бить их камнями. Как я плакал, избитый ребятами за то, что пытался остановить эту садистскую игру. И потерпев неудачу, беспомощно наблюдал за тем, как эти чудовищно раздутые через соломинку живые пузыри, нелепо скачущие по асфальту, лопались под градом камней, оставляя на мостовой ярко красные пятна кишок и фекалий. И долго потом снились мне страшные сны – окровавленные лягушки и хохочущие лица мальчишек, обмазанных кровью и кишками своих жертв. Не мог ребенок, так остро реагирующий на смерть, носить в себе ген убийцы… Однако убийцей стал я, а не друзья моего детства, больше походившие на начинающих садистов, чем на будущих инженеров, бухгалтеров и дипломатов…

А может, это проявилось тогда, когда я шестнадцатилетним юнцом, не поступив в медицинский институт, устроился работать санитаром в морг, решив, что прежде чем стать врачом, мне нужно проверить себя – смогу ли я выдержать вид крови? …

До сих пор помню лицо и имя того первого, которого демонстративно резал передо мной мой будущий коллега – санитар со стажем. Труп когда-то звался Петром, было ему двадцать лет, и доставили его в морг из армии. Причину смерти должен был установить судебный медэксперт, а пока что дядя Ваня, спившийся санитар центрального морга, с профессорской важностью невозмутимо демонстрировал мне специфику моей будущей работы…

Самое страшное было в начале, когда огромный ланцет в первый раз, резко и с силой воткнулся в живот, чуть ниже грудины, вспарывая мертвую плоть сверху до низу, не задевая кишок. И в тот момент тошнота, вынуждавшая бежать подальше и отдышаться где-нибудь в укромном месте, подкатила к горлу. Но я через силу заставил себя смотреть…