Андрей Молчанов - Взорвать Манхэттен

Жена Абу – Мариам, впервые выехавшая за границу, была потрясена разноцветьем нового, чистого города, его спокойствием и повсеместными благами.

– Я – в сказке, – благодарно сжала она руку Абу, шагая в блистании золота, завалившего витрины целой торговой улицы. – И какие здесь приветливые люди…

Да, здесь обретались счастливчики, приехавшие за долларом, эквивалентом их последующих судеб, из глуши дальних поселений, из серых городов, куда им надлежало вернуться чванливыми и богатыми, сделав заветный прыжок через пропасть, отделяющую раба от господина. И они предвкушали эту заветную трансформацию.

Впрочем, об этом Абу не сказал жене, лишь снисходительно и тепло улыбнувшись ее восторгам. Да и о чем говорить с женщиной? Она понимает язык поступков, а не пространных и скучных рассуждений.

Он выбрал для Мариам изящное золотое колье; расплатился ворохом блеклых дирхам, ловя на себе ее восхищенный и заискивающий взгляд; торговец-индус – важный и невозмутимый сикх в чалме, вежливо поклонился ему, как бы признавая его арабское главенствующее начало перед собой – пришельцем с сомнительным религиозным признаком; а Абу, невидяще глядя сквозь витринное стекло, за которым тянулись, заваленные товаром, нескончаемые торговые ряды, вдруг ощутил в себе саднящее беспокойство.

Он всегда доверял этому чувству, словно предупреждающему: стой! – осмотрись, что-то случилось, где-то уже притаилась опасность, готовая ринуться на тебя из тени за твоей спиной…

Властительный дядя в последнее время выглядел удрученным, говорил мало и неохотно, на свадьбе не скрывал подавленности, и все это расстроило Абу: если родственник попал в опалу к Саддаму, о чем ходили слухи, – значит, он оказался над пропастью. Любое подозрение тирана, и ты – ничто, корчащийся в каменном мешке окровавленный сгусток страдания и стонов.

Сюда, в Эмираты, Абу летел, испытывая захватывающее чувство свободы, словно бежал из тюрьмы, и это тоже было своего рода предчувствием, как и то, что, руководствуясь неясным наитием, он взял с собой жену, и более того – уговорился со своим доверенным лицом о тайной связи и паролях, способных донести до него ситуацию на родине, когда он покинет ее.

Он позвонил другу, услышав то, чего опасался: дядя арестован, а ситуация на службе Абу тревожная и двусмысленная.

Поужинав с Мариам в небольшом ресторанчике в центре города, он отвез жену в отель, сказав, что скоро вернется. Ему хотелось побыть одному, отрешенно и взвешенно оценив все опасности.

Здесь, в Эмиратах, на связи у него было трое агентов, незнакомых друг с другом. Кандидатуры двух согласовывались в инстанциях, одного же, вопреки всем служебным положениям, он утаил, держа на личной связи. Несколько таких же агентов, а вернее, доверенных лиц, жили в Бейруте и в Палестине. Ему было на кого опереться, уйди он на нелегальное положение за рубежом.

После ареста дяди его положение безусловно менялось: родственники предателя, а именно таковыми считались попавшие в немилость к Саддаму, не могли занимать сколь-нибудь заметное положение в государстве. Но он, Абу, был не просто родственник, а сотрудник разведки. Оставлять его в системе никто бы не решился. Если же за дядей – обвинение в государственной измене, столь предпочтительное в своей формулировке для контрразведки, ее палачи непременно начнут искать сообщников. Или же придумывать их, выстраивая конструкцию заговора, чье раскрытие – доказательство их необходимости и вероподданической деятельности. И в данном случае среди ближайшего круга знакомых изменника весьма уместна фигура его родственника из секретного ведомства.

Нет, не напрасно волей благосклонной к нему судьбы Абу оказался здесь, в цветущих Эмиратах, не зря его интуиция шептала о невнятных угрозах, не просто так он сохранял для себя личных агентов, не отчитываясь о вербовках; все его поступки сошлись, как подогнанные друг к другу камни на единой нитке в четках. И нить была прочна.

Вечером ему предписали явиться завтрашним днем в посольство – на территорию, где с ним могли сделать все, что угодно.

Ночью, спустившись на лифте с Мариам в подвальный этаж отеля, он открыл ведущую в задний дворик дверь. Сонные улицы источали аромат цветов бугенвиллии, гроздьями свешивающейся с беленых каменных заборов. Хлопотливо стрекотали цикады. Прозрачный месяц истаивал в беззвездной фиолетовой глубине.

Все это было мигом свободы, осознанным им трепетно и тревожно. Но – только мигом, ибо, сбросив с себя одни кандалы, ему предстояло незамедлительно удручиться другими. И он это обреченно и беспомощно сознавал.