Алексей Азаров - Дом без ключа. Кн.2

— Зачем? — шепотом спрашивает Рейнике.— Они мало что успеют.

— По векселям платят,— так же тихо отвечает Шелленберг.— Я их заставлю работать, черт подери!

Рейнике глубоко затягивается и, сложив губы дудочкой, выпускает дым. Струйка уносится к потолку, и золоченым плафонам и люстре. Высокий потолок... Белые стены, длинные спинки кресел, безбрежный стол... Здесь, в этом зале, год назад генерал фон Бентивеньи неожиданно зачитал декрет, которым Рейнике присваивался ранг бригаденфюрера. Здесь его поздравляли, пророча стремительный взлет...

«Вечером уеду,— думает Рейнике и, веселея, оглядывает склоненные головы офицеров.— Скрипите перьями, мои милые. Торопитесь — ваш поезд тоже стоит у платформы. Только куда поедете вы?»

Шелленберг подвигает ему бочоночек.

— Стряхни пепел. Ты слишком задумался. О чем?

— О польках,— холодно говорит Рейнике.— Если верить молве, они сказочно милы.

— Странно.— с загадочной усмешкой откликается Шелленберг.— Ты говорил о женщинах, и я вдруг вспомнил жену Бергера Лизель. Ты знал ее?

— Нет.

— Кальтенбруннер отправил ее в лагерь. Она умерла. Знаешь, Рейнике, никак не могу отделаться от ощущения, что мертвые готовятся схватить нас, живых.

«Что он имеет в виду?» — думает Рейнике и проносит сигарету мимо рта...

28. Апрель, 1944. Париж, рю Пастурен — вокзал д'Остерлиц.

...А в Париже весна! Уличный воздух пахнет горько и пьяно — почками, нагретыми тротуарами, сохнущей краской отсыревших за зиму стен. Кое-где продают фиалки, крохотные, еще бледные, не вобравшие в себя солнца. И все же они хороши, одинаково хороши в руках девчонки и старухи и стоят недорого — всего несколько су. Жак-Анри покупает букетик: не для конспирации или сигнала — для себя.

«Букет цветов из Ниццы, та-та-там-та...» Это из какого-то романса, всплывшего в памяти. Жак-Анри встряхивает фиалки, поднося к лицу

— Из Иври, мадам?

— Нет, Курбевуа.

Северо-западная окраина, где живут в основном бедняки; до войны там селились апаши. В маленькие подпольные кабачки привозили богатых туристов. «Только для вас, мсье! Настоящий притон!» В кабачке апаши в белых рубахах с отложными воротничками пили анисовую и обнимали подруг. Туристы разглядывали их, как диковинку, им было жутковато. Апаши бранились, задирались, сверкали ножи, визжали женщины. Хозяин гасил свет и по темным переходам уводил гостей, рассовывая по карманам гонорар. «Скорее, господа! Сейчас прибудет полиция. Мерси, мадам; о, вы так щедры, мсье!..» В кабачке зажигали свет, и усталые участники спектакля смывали краску — актеры, металлисты, девчонки с фабрик, оставшиеся без работы из-за кризиса, они добывали франки не на перно, а на хлеб. Настоящие апаши жили незаметно, снимали целые этажи и быстро приращивали текущие счета во время предвыборных кампаний — после них они, как правило, переезжали в более солидные кварталы.

Курбевуа отдало свою молодежь маки.

— Доброго здоровья, мадам!

— И вам, мсье.

— Совсем весна.

— Дожить бы до лета, а?

Жак-Анри с фиалками у лица, стараясь не припадать на правую, ноющую ногу, бредет по широкой рю дез Архив, невыразительно застроенной и отличающейся лишь том, что справа, если глядеть от Сены, целый квартал занимают здания Национального архива.

Последние часы в Париже. Техник принес шифровки, короткие. «Марату. Берлин, Далем, Шварцен — Мюзаус-штрассе, 27, 2-й этаж,

справа, один длинный, короткий, два длинных. Доктор Эберт. Вам привет от Профессора. Ответят: почему нет писем. Профессор». И вторая: «Марату. Встреча четным указанном вами месте, между часом и двумя. После этого уезжайте. Все мы желаем вам удачи. Профессор».

Замена!.. Техник приведет товарища, встретив его у бокового входа в Нотр-Дам де Пари и узнав по коричневому портфелю с незастегнутой правой пряжкой. Связной принесет на вокзал билет — вечером, прямо на перрон... А в Париже — весна. И кора каштанов посветлела, и люди заулыбались, словно с весной исчезло то, что угнетало их, пригибало, лишало веры в себя и будущее... Итак, Берлин, Далем. Господин доктор Эберт, который скорее всего и не доктор и, конечно же, не Эберт и тоже, как Жак-Анри, долго ждал замены.

Жак-Анри минует Архив и идет вдоль многоэтажных домов с узкими застекленными подъездами. Консьержи и консьержки на складных стульчиках греются под солнцем; из открытых дверей на улицу тяжело выливается влажный, чуть кисловатый воздух лестниц.

Вчера немцы выпустили Бланшара. Бедный старикан попал как кур в ощип. Связной прогулялся туда-сюда по рю Вандом, с девушкой под руку, заметил Бланшара в подъезде и дал знать Жаку-Анри. Вполне возможно, гестапо использует старика как приманку, а дом превратило в ловушку. Еще одни капкан поставлен СД в антикварной лавке, где уже больше недели торчит засада. Следят и за мадам де Тур, но пока не трогают ни ее, ни Бернгардта Лютце. Жак-Анри с помощью товарищей уговорил молочницу, постоянно снабжающую особняк сливками, передать записочку мадам. Молочница, у которой оба брата погибли в маки, подклеила полученной полоской папиросной бумаги рваный банкнот в десять франков и, давая мадам сдачу, шепнула, что надо. Мадам на следующий день поехала на Северный вокзал и привела за собой очень аккуратных хвостов, державшихся так скромно, что товарищи еле распознали их в толпе. Гастон немедленно занялся переговорами с коллегами по бригаде проводников — тем было не впервой переправлять людей через границу. Сколько-то дней гестаповцы не тронут Аннет де Тур, а Гастон обещал сделать дело не позднее воскресенья. Новый руководитель начнет не с простой задачи!