Алистер Маклин - Темный крестоносец [Черный сорокопут Черный крестоносец]

— Я же говорю тебе, такого никогда не было, никогда я не испытывала подобного. Это действительно, как ты говоришь, суеверный бред, и я обещаю больше не касаться этой темы.— Она дотронулась до моей руки.— Конечно, я веду себя нечестно по отношению к тебе. Прости.

Никакой гордости я при этом не испытал и посему решил эту тему оставить и вернуться к размышлениям по поводу южной части Тихого океана. Но тут же понял, что мне до него как до лампочки. Дождь премерзкий, кораллы жесткие и острые, поселились на них какие-то настроенные на самоубийство капризные дамы, и, что хуже всего прочего, ночь обещала быть чрезвычайно холодной. Мне было сыро и неуютно под облепившим тело одеялом, и мы оба уже тряслись в ознобе, а ведь ночь только начиналась. Раздумывая над этим обстоятельством, я сначала пришел к выводу, что гораздо лучше будет залезть в теплую воду и провести ночь там, но, отправившись на эксперимент, тут же отказался от этой идеи. Не успел я подойти к воде, как из-за камня выползло отвратительное щупальце и обвило мою левую щиколотку. Осьминог, которому эта ползучая конечность принадлежала, весил, вероятно, не более нескольких фунтов и тем не менее умудрился стащить с меня носок почти полностью, когда я выдергивал ногу. А что было бы, подумал я, если бы на его месте оказался один из старших братьев малыша.

Это была самая длинная и самая отвратительная ночь, которую мне случалось пережить. Где-то к полуночи дождь перешел в морось, и так продолжалось почти до самого рассвета. Иногда задремывал я, иногда Мари, но ее дремота была неспокойной: дыхание слишком учащенное, руки слишком холодные, лоб слишком горячий. Иногда мы оба вставали, чтобы хоть немного восстановить кровообращение, и стояли на скользких камнях, но большую часть времени сидели в полном молчании.

Я смотрел на бесконечный дождь, вглядывался в темноту и все долгие ночные часы думал только о трех вещах: об острове, на котором мы находились, о капитане Флеке и о Мари Хоупман.

О Полинезийских островах я знал совсем немного, но все же вспомнил, что эти коралловые островки бывают двух типов: атоллы и рифы (те, что побольше). Если мы находились на атоллах, отвесных, круглых и наверняка не населенных, составляющих кольцо коралловых островов — дело швах, и будущее наше действительно видится с трудом. Но если же мы ночуем на острове, являющемся составной частью рифов, включающих лагуну и окружающих большой, возможно, даже населенный остров, тогда можно считать, что нам повезло.

Я думал о капитане Флеке. Думал, что многое бы отдал за то, чтобы снова с ним встретиться, и о том, что бы тогда было. Мне невыносимо хотелось знать, зачем он сделал то, что сделал, и кто стоял за похищением и покушением на убийство. Ясно только одно — пропавшие ученые со своими женами останутся без вести пропавшими. Я выбыл из игры и уже никогда не смогу узнать, что с ними произошло на самом деле. Но в тот момент, надо признаться, меня не слишком занимала их судьба, поскольку все мысли были сосредоточены на Флеке. Странный тип. Грубый и безжалостный, но все же, готов поклясться, не самый последний мерзавец. Хотя я, конечно, ничего толком о нем не знаю. Твердо знаю только одно — причину, по которой он решил отложить нашу ликвидацию до девяти вечера. Он не мог не знать, что шхуна проходила мимо кораллового острова и, если бы они выбросили нас за борт в семь, к утру нас наверняка бы прибило к берегу. В таком случае не исключалась возможность, что нас опознают и следы приведут обратно к отелю «Гранд Пасифик». В таком случае Флеку трудно было бы избежать неприятностей.

И еще я думал о Мари Хоупман, не как о человеке, а как о проблеме. Какие бы черные мысли ни владели ею, они были опасны не сами по себе, а причиной, которой вызваны. Сомнений в причинах у меня уже не было: Мари была больна. Не психически, а физически. Тяжелый перелет из Англии в Суву, ночь на шхуне, теперь это приключение, плюс к тому нерегулярное питание и недосыпание, все вместе взятое понизило сопротивляемость ее организма, и она была готова подхватить любую болезнь, которая окажется под рукой. Под рукой оказались жар и озноб, а проще говоря, обыкновенная бесхитростная простуда. Возможность подхватить ее была уже множество раз с тех пор, как мы покинули Лондон. Я боялся даже думать, чем все это может кончиться, если она проведет еще двадцать четыре часа в мокрой одежде на этом пустынном острове. Или даже двенадцать.

Несколько раз в течение ночи глаза мои так уставали от однообразного темного и дождливого пейзажа, что начиналось нечто вроде галлюцинаций. Мне казалось, что я вижу движущиеся огни за пеленой дождя. Это уже само по себе было плохо, но когда почудилось, что я и голоса слышу, тогда я решил, что пора отдыхать, и закрыл глаза. Заснуть, сидя на канистре из-под воды и накрываясь совершенно мокрым одеялом, должен сказать, нелегко, но все же за полчаса до рассвета мне удалось это сделать.