Алистер Маклин - Темный крестоносец [Черный сорокопут Черный крестоносец]

Мари пошла первой. В одной руке она держала канистру, а за другую я спускал ее все ниже, пока она наполовину не погрузилась в воду. Потом настал мой черед, и пять секунд спустя я сам очутился в воде.

Никто не видел и не слышал, как мы удалились. А мы не видели, как удалилась шхуна со своим капитаном. В эту ночь Флек не включил противотуманных огней. Видимо, на него столько дел навалилось, что он забыл, где находится выключатель.

После судорожно-леденящего дождя морская вода показалась теплой, как парное молоко. Волнения не было, и если бы не всемирный потоп, который обрушивался с небес на наши головы, все было бы вполне спокойно. Ветер, похоже, по-прежнему дул с востока, но это утверждение могло быть верным только в том случае, если не было ошибочным предположение о южном курсе движения шхуны.

В первые секунд тридцать я не видел Мари. Она должна была быть поблизости, всего в нескольких ярдах, но этот проклятый ливень создавал такую густую завесу, что над поверхностью моря ничего, кроме белой вскипающей пены, различить было невозможно. Я дважды позвал ее, но она не откликнулась. Волоча за собой канистру, я поплыл, не успел сделать и нескольких взмахов, как наткнулся на нее. Она кашляла и отплевывалась — видно, наглоталась воды, но при этом надежно вцепилась в канистру, и мне показалось, что ни ушибов, ни повреждений у нее не было. В следующий момент она высоко поднялась над поверхностью, вероятно, вспомнив о баллончике с углекислым газом, прикрепленном к спасательному поясу.

Я подплыл к ней совсем близко и крикнул прямо в ухо:

— Все в порядке?

— Да.— Она еще немного прокашлялась.— Из-за этого ливня у меня все лицо и шея саднят, как от порезов.

Было слишком темно, чтобы рассмотреть, нет ли порезов на самом деле, но мне ее слова были понятны, потому что моя собственная физиономия горела, как будто побывала в осином гнезде. Бентолл заслужил жирную двойку. Первое, что нужно было сделать, когда я высунулся из люка и понял, какой идет дождь, это достать что-нибудь из одежонки, оставленной в чемоданах, и обмотать головы наподобие чалмы. Но теперь лить слезы и каяться поздно. Я дотянулся до пластикового мешка, притороченного к моей канистре, вытащил на свет Божий одеяло и устроил над нашими головами своеобразный тент. Совсем спастись от этого ливня, скорее похожего на камнепад, таким образом, конечно, было невозможно, но все же лучше, чем ничего.

Когда я закончил сооружать тент, Мари спросила:

— Что же теперь делать? Так и будем здесь болтаться или поплывем куда-нибудь?

Я пропустил мимо ушей все дальнейшие ее замечания по поводу того, куда именно плыть: в Австралию или Новую Зеландию. В создавшихся обстоятельствах они у меня приступа смеха не вызвали.

— Надо просто отваливать отсюда. Если дождь будет продолжаться, Флеку никогда нас не обнаружить, но если он прекратится... Короче, поплывем туда, куда ветер дует, на запад. Так, во всяком случае, нам будет проще.

— А тебе не кажется, что Флек тоже может так решить и будет искать нас именно в западном направлении?

— Если он решит, что мы только наполовину изобретательнее, чем он сам, то будет искать на востоке. Но это догадки. В таком деле хвост вытянешь, голова увязнет. Пошли.— Двигались мы со скоростью черепахи. Мари действительно оказалась далеко не чемпионкой по плаванию, да еще канистры и мокрое одеяло мешали нам, но все же в первый час (десять минут плывем, пять — отдыхаем) мы покрыли довольно приличное расстояние. Если бы не тягостная мысль о том, что так можно плыть месяц и никуда не приплыть, все было бы ничего: море теплое, дождь стал постепенно стихать, акулы сидели по домам.

Прошло часа полтора. Все это время Мари играла в молчанку — сама не разговаривала и даже на мои вопросы не отвечала. Наконец, я сказал:

— Все, хватит. Оставшихся сил нам должно как раз хватить, чтобы выжить. Если Флек сюда доберется, значит такова нагла судьба, считай, не повезло. Все равно большего мы сделать не сможем.

Я опустил ноги вертикально вниз и вскрикнул от неожиданности, потому что почувствовал что-то твердое и огромное, как мне показалось, футов в пятнадцать длиной, с треугольной челюстью, раскрытой, как медвежий капкан. Но потом я вдруг понял, что не почувствовал при этом никакого движения воды, и снова аккуратно опустил ноги. Только теперь я услышал крик Мари:

— Что такое? В чем дело? Да говори же!