Николай Брешко-Брешковский - В сетях предательства

– Если желаете, чтобы вышло что-нибудь, придется… И наконец, сам он, король, «ничего не хочет»…

– Но почему он не может приехать?

– Слишком стар, болят ноги, у него подагра, он еле двигается…

– Что такое подагра? Я же не верхом на палочке жду его к себе. Вы должны привезти его на моем ото… Нет, адмирал, вы, я вижу, никуда не годитесь.

– Мисаил Григорьевич, я сделал все, что надо, скажу больше: я поступился своим самолюбием.

– Ай, какое там самолюбие!

– Позвольте, как это какое? Король вспомнил нашу беседу в Тюильри, и вдруг…

– Где Тюильри, а где Петербург? Что такое? Что вы поехали к нему от моего имени? Ваша беседа в Тюильри была пятьдесят лет назад. Теперь другое время, время финансовой аристократии. Мы, мы повелеваем, так как у нас миллионы. А после этой войны мы дадим еще сильнее почувствовать власть и могущество финансовой аристократии. Берите меня, берите меня! Передо мной все двери открыты. Все! Родовая аристократия вымирает, вытесняемая капиталом… Дорогу капиталу!..

– Однако вам хочется, чтобы ваша содержанка была королевой? Хочется самому сделаться папским графом?

– Почему вы это вспомнили? Ну да, хотелось бы! Одно другому не мешает. Игрушки, багательки! Почему же нет? Но я надеюсь, что мы не будем об этом спорить до бесконечности… Мой дорогой адмирал, надо выяснить вопрос, как же быть с этим нищим королем? Поехать разве к нему? Что? Ведь, в сущности, корона с моей головы не упадет, надеюсь? Скажите, адмирал, там очень… грязно?

– Не очень. Если хотите, даже, скорее, чисто.

– В таком случае, собирайтесь! Едем!

– Мисаил Григорьевич, а нельзя ли, чтобы меня миновала чаша сия?

– Ого, ваше высокопревосходительство, вы евангельским текстом заговорили! Нет, я без вас не поеду.

– Мисаил Григорьевич…

– А я хочу, и мое слово должно быть законом! Хочу! Я привык ездить с вами, привык обедать с вами, завтракать, ужинать, привык видеть вас у себя, в своей ложе.

Обрыдленко понял: прозрачный намек, будешь артачиться – все блага насмарку. Ничего не поделаешь.

– В таком случае я хоть предупрежу его по телефону.

– Зачем? Раз он еле волочит ноги, значит, всегда торчит дома. Что же спрашивать у него аудиенции?.. На самом деле, вы его держите за какую-то коронованную особу, а я его держу за большое дерьмо…

– Мисаил Григорьевич, вы забываете, что он действительно коронованная особа… В каких условиях очутившаяся – это уже другой вопрос. Но факт остается фактом. Из песни слова не выкинешь. Хуже будет, если мы разлетимся и он нас не примет.

– Не принять? Меня? Как же он смеет?

– Это право каждого. Поймите, не король нуждается в нас, а мы в нем. Не он искал нас, а мы его… Следовательно…

– Уговорил! Согласен! Вы имеете резон. Я привык считаться только со своими желаниями… Но черт с ним, в конце концов, звоняйте ему. Звоняйте… Где это я слышал, в каком фарсе?

Обрыдленко позвонил. Король не пошел, а через телефонного мальчика указал день и час, когда банкир вместе с адмиралом могут к нему пожаловать.

Лузиньян Кипрский давно потерял надежду, – в первые дни она была, хоть смутная, но все же была, – увидеть вновь свою Корделию.

Сгинула. Вот уже третья неделя, а ни слуху ни духу.

Загорский оттуда, из Галиции, забросал его срочными телеграммами, настойчиво добиваясь ответа, где Вера, чем объяснить упорное молчание и, наконец, что с ней? Король очутился в неприятном положении. Как быть, в самом деле?

Ответить правду, так, мол, и так, девушка исчезла, – этим он нанес бы сильный, жестокий удар молодому человеку. Солгать – не хватило бы духу. Да и солгать нельзя, ничего не выдумаешь мало-мальски правдоподобного.

После долгих размышлений, колебаний Лузиньян решил, что лучше самая ошеломляющая правда, чем фальшивая надуманная ложь. Будь хоть проблеск надежды на возвращение Веры, он написал бы Загорскому… Мог бы написать, что больна, лежит, не в состоянии лично ответить и вместо нее пишет он, Лузиньян Кипрский.

В то самое время, когда, тонко обдумывая каждое слово, король сочинял «дипломатическое» письмо в далекий завоеванный Тернополь, в это самое время позвонил Обрыдленко.

В назначенный королем час приехал банкир с адмиралом. Мисаил Григорьевич был в цилиндре и по холодному осеннему времени в пальто с бобровым воротником. Он сказал Обрыдленко:

– Я так и войду к нему в пальто. Мне нравится эта элегантная заграничная манера делать кратковременные визиты в верхнем платье. Посмотрите, в кинематографе во всех великосветских пьесах элегантные мужчины при деловом визите не снимают пальто… Я тоже не сниму.