Николай Брешко-Брешковский - В сетях предательства

Она существовала и раньше, но не кидалась в глаза, прозябающая в темном мизере, голодная, обтрепанная, небритая, в заношенном белье…

Эти мелкие биржевые зайцы, ничтожные комиссионеры, безвестные проходимцы собирались в кофейнях, на Невском перед банками, маячили под внушительными портиками биржи. Они ездили в трамваях, норовя не платить за билет, хвастаясь, что делают это из принципа, что это для них род спорта.

Грянула война, и какая разительная перемена декораций и грима! Воспрянула голодная проходимческая шушера. Откуда только что набралось! Милостивые государи коммивояжерского типа стали торговать солдатскими шинелями, бензином, полушубками, йодом, железом, мукой, сахаром – всем, что идет на потребу чудовищному хозяйству многомиллионных армий.

Наживались громадные деньги. Наживались на том, что Икс познакомил Игрека с Зетом, свел их в кабаке.

Дорогие рестораны с тепличными пальмами, метрдотелями, напоминавшими дипломатов и министров, стали ареной деятельности этих «новых людей», вчера еще бегавших по кофейням и терпеливо дежуривших в дождь у банковских подъездов.

Новые люди проснулись богачами, которые могут швырять сотни и тысячи. Это сознание опьяняло их.

Повсюду – к «Медведю», «Контану», «Кюба», «Донону», где прежде собиралась изысканная, внешне во всяком случае, публика, этот новый чумазый, туго набивший в несколько часов свой бумажник, принес и свое собственное хамство, привел своих женщин, вульгарных, крикливых, не умеющих есть, богато, с вопиющей безвкусицей одетых и с крупными бриллиантами в невымытых ушах…

Сами чумазые успели приодеться у лучших портных. Но платье сидело на них, как на холуях, и духи, купленные в «Жокей-клубе», не могли заглушить годами впитывавшийся запах грязных, трущобных меблирашек, где в тесной комнатке рядом с кроватью-логовом плавали в мыльной воде желтые окурки дешевых папирос…

Новые люди, вызывая откровенно презрительные улыбки у всегда таких непроницаемых «каменных» метрдотелей, кромсали рыбу ножом, засовывая себе в рот чуть ли не половину острого лезвия.

Год назад они робко жались в передних этих ресторанов, вытребованные сюда спешно каким-нибудь зайцем покрупнее. А теперь они сами здесь «господа» и с непривычки, не зная, как держаться, заискивают перед прислугой, фамильярничают со швейцарами, хлопая их по плечу: «Как ваши детки, Герасим?» и суя рублевку, чтобы казаться «настоящими барами».

Они хотели, чтобы от них воняло деньгами. Они требовали самых дорогих вин, закусок, швырялись направо и налево шальными «чаями». И все же лакеи служили им нехотя, презирая их. Они, эти новые люди, почувствовали себя вдруг спортсменами, появляясь на скачках, играя, самодовольно целуя руки у модных кокоток и содержанок, прежде таких заоблачно далеких, недосягаемых, а теперь доступных по цене…

Вот она, армия некоронованного монарха, которым был для нее Мисаил Григорьевич! Иногда он делал инспекторский смотр, появляясь в один день в нескольких ресторанах. Завидев издали фигурку с животиком и с хищным профилем, вся эта сволочь вскакивала и, бросая своих собеседников, устремлялась к своему шефу, подобострастно ожидая от него откровений оракула…

Он знал свою армию, армия знала его. После своей беседы с Юнгшиллером он кликнул клич:

– Нужна сталь! Скупайте сталь!

Целую банду снарядил и командировал Мисаил Григорьевич в глубь России и на юго-восточные окраины скупать лошадей для «шведской кавалерии».

Бледно-матовый «ассириец» проснулся на широкой деревянной кровати. Весенний мягко-лиловатый вечер пока еще прозрачными сумерками вливался в окна.

Стушевывались еще недавно, час назад, такие резкие силуэты деревьев баронского сада.

«Ассириец» сладко потянулся и, еще слаще зевая, подумал:

«Любовь возбуждает аппетит и навевает сон. Я чудесно вздремнул и с удовольствием поел бы, хотя этот каналья Шписс, – давно ли он меня угощал завтраком?»

И, не желая вставать, весь еще охваченный истомой, «ассириец», улыбаясь, вспомнил свой так стихийно вдруг налетевший роман с горничной. Он так и подумал: «роман с горничной».

Но это совсем не петербургская горничная, кокетливая, наметавшаяся в грехе с господами и тайком щеголяющая в батистовом белье и шелковых чулках своей барыни.

Труда – кажется, зовут ее Труда – совсем не то… С какой милой неопытностью целовала его эта латышская Диана, почему-то плотно сжимая губы…