Люк Дженнингс - Убивая Еву - умри ради меня

– Она не пьяна, и это не передоз. – Он обыскивает карманы. – Причем у нее ни сумки, ни денег, ни документов. Вы ее узнаете?

– Нет, – отвечаю я. – Впервые вижу. – И это чистая правда.

Но кое о чем я все же умолчала: черные джинсы, серый свитер и серо-черная камуфляжного цвета куртка «Монклер» на женщине – все это идентично одежде, в которой с утра ушла Оксана. Только бы дурнота и слабость, которые я сейчас испытываю, не отразились на моем лице!

Звонок оповещает, что осталась одна минута, и Тихомиров хмурится.

– Как вы тогда сказали?

– Когда?

– Десять минут назад. О Стечкине и Лое.

– Что у них… есть о чем поболтать?

– Именно. Именно! – Он вскакивает на ноги, игнорируя женщину на полу и администратора, и бежит к выходу, таща меня за собой. – Скорее, Ева! Бегом!

Мы пробиваемся сквозь толпу в золоченом фойе, взбегаем по лестнице мимо капельдинеров и продавщиц программок и влетаем в коридор с дверями в ложи. Сейчас он практически пуст, все зрители уже расселись по своим местам. В правом конце коридора у входа в президентскую гостиную и ложу стоят два объемистых офицера ФСБ. Завидев Тихомирова, они отдают ему честь.

– Никто не входил, товарищ генерал, – говорит один из них. – Ни единой души.

– Это неважно! – рявкает Тихомиров. – А кто-нибудь выходил?

– Только переводчица.

– Черт! Открывайте двери.

Мы вчетвером врываемся в гостиную. Она – ярко-алая, с шелковым потолком в форме шатра. На столе для напитков стоят открытые бутылки шампанского и виски, рядом со столом – три обитых шелком стула. Два стула пусты, на третьем сидит Валерий Стечкин. Он мертв, его шея неестественно вывернута вбок, а рот широко разинут – словно жуткая маска наигранного наслаждения. Тело американского президента установлено на четвереньки напротив российского коллеги. Шея у Лоя тоже свернута, а лицо трупа уткнулось в пах Стечкина. Несколько долгих секунд мы вчетвером смотрим, не веря глазам, на последнюю и самую великую работу художницы, некогда творившей под именем Вилланель.

– Найдите ее, – шепчет Тихомиров офицерам. – Схватите долбаную переводчицу.

Он закрывает дверь, оставляя за ней мертвых президентов, достает телефон и принимается раздавать приказы. Прибегают еще сотрудники ФСБ, и их отправляют прочесывать здание. Через несколько минут Тихомиров опускает телефон и переводит взгляд на меня.

– Ева, вам нужно уходить. Разыщите Диму. Он в машине где-то на улице. Дима отвезет вас в безопасное место. Идите сейчас же.

Я бреду, как во сне, как в ночном кошмаре. Коридор не кончится никогда, и я беззвучно ступаю по алой ковровой дорожке. Когда я выхожу в бельэтаж, оркестр играет «Вальс снежинок». У родителей была старая заезженная пластинка с «Щелкунчиком».

Но тут раздаются крики, и откуда-то со стороны партера в фойе врываются шестеро сотрудников ФСБ. Между ними, извиваясь и пинаясь, – женская фигура в черном костюме. Это Оксана, и она пытается оказывать яростное сопротивление. Она получает по голове прикладом винтовки, но не сдается – все лицо в крови, зубы оскалены, как у зверя. Ей удается, бешено извернувшись, выскользнуть из пиджака, за который держали ее двое офицеров, и рвануть к главному выходу. Выбежав на улицу, она несется вниз по ступеням к площади. Один из офицеров очень неторопливо выходит за дверь, поднимает винтовку, прицеливается и стреляет. Пули попадают Оксане в верхнюю часть спины, на белой рубашке проступают пятна крови, и она, на миг приподнявшись в воздух, обрушивается лицом вниз в мокрый снег. Из меня вылетает вопль, я хочу броситься к ней, но ноги отказываются меня нести, а чьи-то руки тянут меня назад, и все, что я вижу, – лишь темный, распускающийся цветок ее крови.

О том, что было дальше, мои воспоминания обрывочны. Помню, как вооруженные люди заталкивают меня в машину и быстро везут по городу. Помню, что когда мы приехали, на улице сильно похолодало. Как меня, подгоняя, ведут через двор, а потом – вверх по лестнице, до маленькой комнатки с железной койкой, и как меня оставляют там. Как я в итоге сдаюсь и признаюсь себе, что разбита вдребезги.

Дело не только в Оксане, хотя, конечно, дело всегда будет только в ней. А еще и в том, что я успела повидать и натворить сама. Я последовала за ней в tenevoy mir , не осознавая, что я там не смогу жить, что я, в отличие от нее, не смогу дышать его ядовитым воздухом. Я как сейчас помню свои ощущения, когда мы ехали с ней на вулканически сером «Дукати». Как я пристраивалась к ней на заднем сиденье, как крепко прижималась к ее спине, как мы мчались в ночь. Я никогда не встречала столь опасного, столь смертельно безрассудного человека, но она была единственной в мире, с кем я чувствовала себя в безопасности. А теперь ее нет, и от меня тоже ничего не осталось.