Василий Ардаматский - Избранное. Компиляция. Романы и повести 1-13

В подавляющем большинстве случаев их ждет разочарование. Разве только иные обманываются красноречием защитника, его темпераментом, не замечая в этом некоторой театральности и не понимая, что сила, защиты не в этом, а в умной железной опоре на статьи Уголовного кодекса, в обоснованном ходом суда предложении применить к данному подсудимому или не ту статью, или срок не самый высший, а то и оправдать. И вот тут-то и блеснул, тряхнув стариной, старенький адвокат Кичигина. Он произносил свою речь внешне совершенно неэффектно, уткнувшись близорукими глазами в бумажку, но в его речи было немало толковых рассуждений о том или ином моменте преступной деятельности подзащитного и по поводу правомерности применения к нему той или иной статьи Уголовного кодекса. Впрочем, это мало поможет Кичигину, и он получит все в той мере, как просила прокурор. Но вот какое еще открытие сделали все подсудимые — оказывается, речи защитников так же тяжело слушать, как и речь обвинителя. Более того, чем больше адвокат уделял времени перечислению положительного в жизни подзащитного, тем ему невыносимее становилось это слушать, видя иронические улыбки даже на лицах тех, кто сидел рядом с ним на скамье подсудимых.

В общем, страшное и тяжелое это занятие — быть подсудимым.

Суд подходил к концу. Подсудимые произносят свои последние слова. Большинство избегают вдаваться в подробности своей жизни или совершенного ими преступления и скороговорочно просят суд о снисхождении при выборе наказания. Редко кто прибавит, почему он об этом просит, один напомнит о большой своей семье, другой о своем возрасте или болезни. Ростовцев, разочарованный речью своего адвоката, решил поправить дело в своем последнем слове и стал подробно рассказывать полузабытую им самим свою честную жизнь. Это выглядело смешно…

Но вот судоговорение окончено, и теперь ничего к нему ни прибавить, ни убавить. Суд удаляется в совещательную комнату вырабатывать, или, как принято говорить, выносить, приговор.

В таком длительном и сложном процессе чтение приговора — еще одно тяжелое испытание для подсудимых. Сейчас каждый узнает главное — длительность предстоящей ему неволи. А судья неторопливо, размеренным голосом, хотя и в сжатой форме, снова излагает суть преступления, потом преступные действия каждого, квалифицируя их по соответствующим статьям и пунктам Уголовного кодекса, и, наконец, воздает каждому по его заслугам. Свершается правосудие. Неотвратимое возмездие обрушивается на преступников. А все удивительно обыденно — не слышно ни трубного гласа, ни барабанной дроби. Подсудимые напряженно вслушиваются в глуховатый голос судьи Броневого, боясь что-нибудь упустить, а это может случиться каждую минуту — сквозь открытую форточку в зал врывается шум улицы. Кроме того, в приговоре множество цифр — то это размер взятки, то номер статьи или пункта Уголовного кодекса, то какие-то даты, то исходящие номера документов. Это трудно вытерпеть обвиняемым, им хочется крикнуть: да скорей же читайте главное — сколько даете? А под конец еще надо решить задачку на сложение — по таким-то статьям дают тебе столько-то, но плюс еще по статьям таким-то и таким-то…

Кичигин, однако, мгновенно сосчитал — двенадцать лет колонии строгого режима… И потом уже механически считал, что дают другим:

Ростовцеву — тоже двенадцать…

Залесскому — тоже… и их еще покатят в Ростов.

Лукьянчику — десятка… и будет добавка в Южном.

Гонтарю и Сандалову — по восемь лет.

Сараев от наказания освобожден в связи со смертью…

«Ему легче всех», — вдруг подумал Кичигин…

Подсудимые слушают приговор стоя.

Суд окончен. Судьи покидают зал.

Осужденные под недобрыми взглядами публики выходят из своей загородки, толпятся у дверцы, друг на друга не смотрят. О, эта дружба преступников! Цена ей грош в базарный день. Под конвоем из зала суда уходит горстка одиноких. Преступление объединяет людей только на время его совершения, да и это объединение не прочно от постоянного страха, что кто-то другой может продать или подвести неосторожностью…

Итак, суд сделал свое благородное дело. Но суд совести, в той мере, в какой эта совесть еще есть у каждого осужденного, будет продолжаться каждый день, целый год, потом еще годы — весь срок.

Во дворе московской тюрьмы под проливным холодным дождем готовилась погрузка партии осужденных в арестантский автофургон — обычное, но совсем не легкое дело для тех, у кого службой было стеречь, водить и возить лишенных свободы преступников. Организация этапа с осужденными проводится загодя, но сегодня специальный вагон, прицепленный к поезду, уже уйдет из Москвы на восток. Оповещены все места, где в этот вагон будут добирать осужденных, а это значит, оповещены и соответствующие тюрьмы, где те сейчас находятся. А еще дальше впереди — исправительно-трудовые колонии, которые должны заранее знать, когда и на какие станции им надо высылать конвой для приема пополнения. Словом, о переносе срока отправления этапа из-за какого-то дождя никто не может и подумать. Служба есть служба, а на тяжесть военной службы жаловаться не принято. Дал присягу — служи и будь стражем наказания за преступление.