Александр Щелоков - Предают только свои

Итак, он умер…

Сменив в уборной парик и документы, Андрей вышел из здания аэровокзала и нашел такси. Машина была старой, дышала жаром, в ней одуряюще пахло бензиновым перегаром. На ходу такси дребезжало, лихорадочно тряслось, демонстрируя каждым скрипом, что они никуда не доедут, а сама машина вот-вот развалится.

Водитель, пожилой усатый колумбиец, не переставая болтал.

— Вы не ошиблись, сеньор, что взяли именно меня. Хосе Рохас — это я, сеньор, — человек надежный. Со мной предпочитают ездить все деловые люди. Вчера на трассе застрелили полицейского. Полиция вне себя от ярости. Уже второй день трясут все машины подряд. Я вас провезу так, что нас никто не остановит. Это будет чуть дальше и чуть дороже, но спокойней…

— Я похож на преступника? — спросил Андрей.

— Нет, сеньор, но зачем лишний раз встречаться с полицией?

— Мне это не повредит. Поехали прямо, — приказал Андрей.

— Си, сеньор, — разочарованно согласился таксист и замолчал. Должно быть, потерял интерес к спутнику. Окажись тот не в ладах с законом, возможность сорвать с него лишнее песо, а затем шепнуть полиции о странном пассажире была бы совеем неплохой. А коли сорвалось — ничего не попишешь.

По дороге машину никто не задерживал, хотя несколько полицейских с мотоциклами им попались.

В Боготе на имя канадского гражданина Ричарда Лайтона Андрей арендовал старенькую «Тойоту», объявив, что едет в город Кали — центр провинции Валье-дель-Каука. Добравшись до места, он сдал авто в указанном ему месте и на такси уехал в порт Буэнавентура.

После двух дней ожидания Ричард Лайтон отплыл на теплоходе «Пэсифик» в Сидней.

Из Австралии на товаропассажирском судне «Кофу-мару», уже Айра Олдингтон, подданный Ее Величества королевы английской Елизаветы Второй, отбыл в Папуа — Новую Гвинею. Дальше его след потерялся в просторах Тихого океана.

К вечеру душный ветер, тянувший с океана, начал слабеть. Воздух на острове посвежел, стало легче дышать и двигаться. Солнце, умерив полуденную ярость, огромным шаром скатилось к горизонту, легло на воду и начало растворяться в ней, быстро уменьшаясь в размерах. Синяя даль сперва порозовела, затем накалилась докрасна, сделалась темно-вишневой. А солнце все таяло, пока наконец не исчезло совсем.

И тогда мир сделался темно-синим, холодным. В небе заискрились, замерцали южные звезды.

Высокий, худощавый мужчина, еще не старый, но с головой, которая в свете луны отливала серебром, сидел на опрокинутой лодке, которая лежала у самого моря. У его ног, набегая на песок, утрачивали силу и умирали волны. Вода, песок — текучие символы времени…

Транзистор, стоявший на лодке, негромко лил музыку.

«Тра— та-та, тра-та-та!» -били барабаны. Воскресло в памяти утраченное — всего лишь один эпизод, краткий миг несостоявшейся жизни. Незабываемое и забытое…

«Тра— та-та, тра-та-та!» -били барабаны. «Мы идем, мы идем! — пели флейты. — Мы идем, поступь наша тверда! Нас не задержать!»

Но куда мы идем, и придем ли? Кому нас не задержать?!

Человек с головой, отливавшей серебром, сжал виски пальцами.

«Тра— та-та!» -вели барабаны убыстрявшийся ритм — резкий, напористый, полный скрытой угрозы и силы. Что-то далекое, но удивительно знакомое рождалось в воспоминаниях. Но что? И когда это было? Когда? И было ли это вообще?

Может быть, все, что рождалось в памяти — всего лишь дрожащий мираж; сон, мелькнувший в утомленном воображении?

У самых ног человека, набегая на песок, умиротворенно шипели утратившие ярость волны. Стихла музыка. А он все сидел и сидел, одинокий, и смотрел куда-то в неведомую даль…